Он переходил от одной коровы к другой, стараясь сохранять мягкость и плавность движений, но думал только о БЕЛОЙ-047, вспоминая ее ясные и лучистые глаза. Он пытался разобраться в своих чувствах, которые испытывал при виде именно этой коровы. Сегодня Роучу и Парфитту от него досталось. Они сумели продержаться до конца смены, но малейшее движение вызывало у них боль. Вода из шлангов здорово потрепала их бледную кожу, оставив на ней синяки, а глаза у них едва не вылезли из орбит от такого душа. Он окатывал их ледяной водой под напором с головы до ног, заставляя прикрывать руками то мошонку, то лицо. Но они не успевали. Обработка гениталий была особенно эффектной. Когда они отворачивались, он бил струей в затылки, представляя, как дояры дуреют от сильных перепадов давления. А потом обливал водой тощий зад одного и другого, стараясь попасть между ягодицами, чтобы было больнее.

Когда он закончил, их кожа была красной и воспаленной. Роуч и Парфитт плакали, их тошнило, и они убегали от него по щиколотку в мутной бурой воде. Он молча смотрел им вслед, дрожа, не в силах сдвинуться с того места, где совсем недавно перед ними стояла БЕЛАЯ-047. В раздевалке он еще раз пригрозил доярам увольнением и предупредил, что вычтет им дневной заработок. Никто из них не сказал ни слова в ответ. Еще он добавил, что, если они попытаются взять больничный, он подаст на них докладную.

Корова, которой он смазывал вымя, зашипела, и он понял, что массирует слишком жестко.

— Ладно, извини, старушка. Ну, а так лучше?

Он ослабил давление, стараясь втирать бальзам как можно мягче. Шипение прекратилось.

Одну за другой он отправлял коров на пастбище. И вот, наконец, остался наедине с БЕЛОЙ-047. Сердцебиение участилось, когда он приблизился к ней, и, по какой-то необъяснимой причине, у него вдруг заныла поясница. Он сглатывал снова и снова, но горло и рот никак не хотели увлажняться. Он старался не обращать внимания на тяжесть в паху, не думать о том, почему вдруг там стало так горячо.

Стоя перед коровой, он снова ловил себя на том, что загипнотизирован ею. Она определенно отличалась от всех остальных. Но чем? Он долго смотрел на нее, пока его взгляд не стал бессмысленным. Только ее нервное шарканье и лязг цепей на ногах вывели его из отрешенного состояния.

К счастью, нанесенные ей травмы оказались лишь поверхностными. Он вовремя остановил этих мерзавцев, они глумились над ней всего пару минут. Он видел красноту на ее коже в тех местах, куда попала мощная струя, и синяки, которые начинали расползаться на крутых изгибах ее бедер.

— Этого больше не повторится, девочка. Мистер Снайп обещает тебе. Я их проучил как следует. Теперь они будут знать, что такое уважение.

Он вошел в стойло, и она отступила назад, насколько позволили цепи. Такое поведение было ей несвойственно.

Тупицы, подонки.

— Все хорошо. Мистер Снайп тебя не обидит. Мистер Снайп поможет тебе выздороветь.

Его руки дрожали, когда он доставал баночку с бальзамом красоты и отворачивал крышку. Пальцем он извлек гораздо больше крема, чем доставалось другим коровам, поставил баночку на перегородку и равномерно растер крем между пальцев. Прижавшись к телу животного, он стал наносить жирную смазку на воспаленные соски. Массируя их, он снова впал в транс. Пульс бился уже в паху.

— Красавица, божественное создание, — проникновенно говорил он. — Красавица, девочка. Мистер Снайп сделает тебе хорошо.

БЕЛАЯ-047 дернулась, отстраняясь от его прикосновений, но отступать ей было некуда. Снайп даже не заметил ее реакции. Прошли минуты, и он почувствовал, как медленно пролилась в трусах струйка теплой жидкости. Он поменял позу, чтобы быть еще ближе к корове, и неосторожно смахнул локтем баночку с бальзамом. Она падала медленно и коснулась пола бесшумно, чудом не раскрывшись. Он опустился на колени, чтобы поднять баночку, и его лицо чуть ли не вплотную приблизилось к гладкой вульве коровы. От нее исходил запах, одна-единственная нотка среди множества других, составлявших аромат коровьего стада. Но она была уникальна. Как и все, что было в БЕЛОЙ-047.

Запах возбудил его так же, как возбуждает мужей аромат духов, которыми их пытаются привлечь жены. Во всяком случае, ему так казалось. Он замер, сидя на корточках, принюхиваясь к коже коровы, а баночка с бальзамом так и лежала, забытая, на холодном сыром полу. Аромат коровы заполонил сознание. Какая-то его часть сорвалась со своих стратосферических высот и рухнула на землю.

Он приникнул лицом к лону коровы, принялся лизать его, обнюхивать, щекотать. Корова шипела, но он этого не слышал. Он плакал, и его лицо было влажным от счастливых слез. Он поднялся на дрожащих ногах и посмотрел на БЕЛУЮ-047 так, будто видел ее впервые в жизни, но в ее глазах прочитал совсем не то, что ожидал. В ее взгляде было понимание и отвращение, беспомощность и ненависть. Глаза были слишком холодными. Он развернул корову. Расстегнул брюки и с силой спустил их вниз дрожащими руками. Потом прижался к ней, но железные цепи натянулись: она не принимала его. Уже обезумев от вожделения, он снова потянулся за бальзамом, погрузил в баночку сразу три пальца и щедро смазал промежность коровы.

То ли смеясь, то ли плача, он еще раз вошел в нее и понял, что пропал. Ему хватило единственного толчка, и сразу наступила конвульсия. Он склонил голову на ее спину и долго плакал, не будучи способным понять природу своих слез.

Он не услышал шагов. На какое-то время он словно слился с коровой, потом она вдруг резко дернулась, отпихнув его. Он потянулся за брюками, заткнул рубашку за пояс и обернулся. Там были все: Гаррисон, Мейдвелл, Роуч и Парфитт. Уже без халатов, в обычной городской одежде. Ноги расставлены в стороны. Руки сложены на груди. Впервые их лица были серьезны.

Опасаясь, что его станут бить, Снайп смущенно забормотал:

— Послушайте, ребята… это не то, о чем вы подумали. Я хочу сказать…

— Заткнись, Снайп, — оборвал его Роуч. — Похоже, у тебя неприятности.

— Я все объясню, уверяю вас. Я…

— Объяснишь это Магнусу.

Пунцовая краска смущения на лице Снайпа сменилась серой маской. Дояры и пальцем его не тронули. Они просто развернулись и направились к выходу, и топот их сапог по влажному бетонному полу повторялся эхом, отражаясь от стен зала.

— Ребята! Ребята? Пожалуйста, не делайте этого. Прошу вас. — Он упал на колени и простер руки в пустоту доильного зала. — Пожа-а-а-луйста, — взмолился он.

Но ребят уже не было.

— Нам нужно помолиться, — объявила проповедница Мэри Симонсон из социальной службы. — Возьмемся за руки, все вместе.

Девочки, почти оправившиеся после лихорадки, взялись за руки, но проповедница сидела между Гемой и ее отцом. Проповедница протянула руку и схватила Гему за пальцы, прежде чем та успела отстраниться. Нежелательное прикосновение сопровождалось улыбкой женщины. Майя взяла маленькую горячую ладошку Гарши в левую руку, а правую неохотно протянула Ричарду. Вот уже несколько дней они не прикасались друг к другу. Сейчас в ее руке оказалась его кисть с отсутствующим большим пальцем. Краем глаза она видела, как он сидит, опустив голову. Но вид его говорил вовсе не о смирении и покаянии, а о тщательно скрываемой ярости, которую он испытывал от вторжения проповедницы в его частную жизнь. От Мэри Симонсон не ускользнуло то, как крепко он сжал левой рукой руку женщины.