Люша вставала рано утром, садилась за компьютер, начинала работать. Светик спал. Примерно в час дня она шла его будить, чтобы пообедать вместе.

– Я не выспался, я спать хочу, – отбрыкивался отец ее будущего ребенка и закрывался одеялом с головой.

На третьем месяце их совместной жизни Люша поняла, что больше не выдержит. И дело тут было не в беременности и не в повышенной нервной возбудимости. Просто невозможно смотреть по утрам на сладко дрыхнувшего мужика, который устал, ничего не делая, которому некуда спешить, который и не рвется никуда. Она попросила Светика вернуться в родительский дом. Как он уходил, – об этом лучше не вспоминать. Конечно, Люше не хотелось оставаться одной. Конечно, она не предполагала, что ей придется вынашивать и воспитывать ребенка без вполне естественной и необходимой помощи отца. Но вышло так, как вышло.

А потом родился Алешенька, и сердце ее смягчилось. Она не могла не показать сына отцу. Светозар сразу после выписки ее из роддома приехал к ней со своей мамочкой, которой не терпелось убедиться, что ребенок хоть чем-то напоминает ее Светика в младенчестве. Эта первая встреча Люши с бабушкой ее новорожденного сына сказала о многом. Во-первых, Марина, найдя несомненное сходство между Алешенькой и ее Светиком, потребовала, чтобы никто и никогда не называл ее бабушкой.

– Для тебя я буду Мариной, – представилась она младенцу.

Пятидесятилетней девушке страстно не хотелось стареть, любое напоминание о возрасте становилось для нее незаживающей раной. Пока все было при ней: силиконовые губки, огромные распахнутые глаза, какие получаются после хирургической коррекции век, торчащие девичьи грудки, мини-юбки, открывающие стройные ножки с красивыми коленками. Ох, сколько таких несчастных, боящихся самих себя юных дев-пятидесятилеток встречала Люша в свое время на светских раутах! В них удивительным образом сочетались осторожная вышколенность в обращении с мужьями, страх возрастных перемен и невероятная злость и раздражительность по отношению к тем, кто так или иначе от них зависит.

Во-вторых, оказалось, что сын Светик делился с мамой Маришей всеми подробностями своих отношений с Люшей. Люша оторопела и даже не нашлась, что сказать, когда пухлогубая красотка объяснила цель своего визита:

– Ну, я же должна была посмотреть, на что должна буду давать деньги! Светик говорит, вы в первую же ночь его у себя оставили. Где гарантия, что в предыдущую ночь у вас не оставался кто-то другой?

Присутствовавшая при этой исторической встрече Люшина мама, хоть и сражена была наповал явлением сладкой парочки, спокойно возразила:

– А нам никакие деньги от вас не нужны. Мы сами справимся. Мы думали, вам с вашим Светиком на нового родственника интересно посмотреть. А вы мать собственного внука шлюхой выставляете.

– Мама! – укоризненно поддержал эту тираду Светик. – Я же просил!

– Но я же сказала правду! – голоском Мальвины пролепетала бабушка-цветок. – Ты же действительно остался там… то есть, тут, в первую же ночь.

– Позвольте на этом закончить аудиенцию, а то у Люши молоко пропадет, не ровен час, – жестко завершила первую встречу Люшина мама.

* * *

По всем законам жанра на этом надо было ставить выразительный восклицательный знак и больше не впускать ни Светика, ни Маришку-одуванчика в собственную жизнь. Но полоса-то шла серая! Шагая по счастливой светлой полосе, набираешься сил от солнца и счастливых обстоятельств, передвигаясь ползком по минному полю черной полосы, напрягаешься из последних сил, собирая волю в кулак и концентрируясь, чтобы выжить. А серая полоса – это полный раздрай. И сил нет, и воли нет, и понимания ситуации нет. На серых полосах и возникает то самое «шит», которое «хеппенс». Чаще всего. И в больших количествах. Ребенка-то надо было регистрировать. И не могла Люша, выросшая с мамой и папой, лишить собственного сына счастья знать и любить своего отца. Тем более что он так трепетно относился к маленькому. И обещал, что больше не будет ничего рассказывать маме, что это его ошибка.

Ох, эта безвольная и тухлая вера обещаниям периода серой полосы! Ох, что она творит с нашими жизнями, люди добрые! Она расквашивает нас всмятку. Безвозвратно. И некого винить в далекоидущих последствиях. Да и что толку винить? Тут главное – вовремя спохватиться, собраться с силами. И даже не вовремя, но спохватиться…

В общем, Люша не только записала Светозара отцом Алешеньки, что справедливо и порядочно, хотя, конечно, отчество Светозарович в свидетельстве о рождении ее сына напрягало ее довольно жестко, но и зарегистрировала со Светиком брак! Ему вроде бы нашли работу, он старался по мере своих сил соответствовать новой роли отца семейства. И опять – пары месяцев брачной жизни хватило Люше, чтобы понять: вместе сосуществовать у них не получится никак. Ну, невозможны были эти Маришкины звонки с упреками по любому поводу, невозможны любые интимные детали ее со Светиком жизни, немедленно становившиеся достоянием гласности и поводом для разборок.

Между тем Люша вновь забеременела. И вновь – совершенно осознанно. Она хотела, чтобы у Алешеньки обязательно был брат или сестричка. Полностью родные, выросшие рядом. Им потом в жизни будет легче. Она сама очень грустила оттого, что росла одна, все просила родителей о братике. Не услышали родители ее просьб. А вот Леша ее в полтора года стал старшим братом! Родилась у него самая настоящая «шалунья-сестричка» Зойка, в семейном обиходе называемая Зайка – с первого дня ее ненаглядной жизни.

Светик тем временем лишился своей работы и снова торчал дома, уставая все больше и больше. Как там говорят брачующиеся? Обещают быть вместе «и в горе, и в радости»? А в болоте? Когда – ни горя, ни радости? Просто что-то вязкое и зыбкое вокруг? Что тогда? У Люши ничего иного не получилось, кроме как, барахтаясь и отплевываясь, из болота резвенько выбираться. Никого она не винила. Ее замуж за Светика не силком тянули. И детей она получила, находясь в здравом уме и по собственному желанию. Просто (хоть и непросто!) – очень они со Светиком разные. И ничего не поделаешь. Развод в этом случае неминуем.

Впрочем, Светозар быстро утешился. На настоящий момент собирается жениться в четвертый раз. В эпоху тотальной нехватки женихов он шел нарасхват. Только, похоже, маму Маришку все его жены долго не выдерживают.

А дети вышли у них – заглядение! И вот сейчас Алешеньке семь, Зайке почти шесть. И это счастье. Но она сама так и застряла на своей серой полосе. И так привыкла к ней, так ей покорилась, что уже просто желает себе, чтоб не хуже было. Чтоб мама не болела, чтоб детки росли здоровыми и сильными. А она сама… А что она? Она – одна. Вот и все. И это тоже – хорошо! Скорее всего. Из всех зол, пожалуй, – меньшее. Не нужен ей никто, ни мачо, ни клячо. Работа – спасибо, что большей частью можно ее выполнять дома, сидя за компом, заботы о детях, мама рядом, в пределах пешего хода, летом дача, цветы, мамин огород, качели, беседка, книги, гамак… Нет-нет! Жаловаться грех! О чем тут речь!

* * *

Люша завернулась в одеяло с головой и, засыпая, радовалась всему: и грядущему сну, и теплу своего дома, и жизни своей, так правильно устроенной. Как хорошо!