Хранители британского морского владычества, экипажи десятков военных кораблей, нестройными рядами вставших на якорь в Скапа-Флоу, предпочли бы нести службу на менее унылом фоне, чем Оркнейские острова, удостоившиеся этой чести как единственная на востоке Британии достаточно большая для Гранд-Флита стоянка, которую можно было защитить от вторжения извне. Безлесная гавань представляла интерес главным образом для орнитологов, поскольку летом там в изобилии гнездились кайры, крачки, моевки, поморники и водорезы. Увольняющимся на берег морякам предлагалась для развлечения лишь глинистая футбольная площадка, скверная столовая и офицерское поле для гольфа на острове Флотта, где за каждым кораблем закреплялась своя лунка. Даже капитаны и адмиралы от скуки начинали разводить небольшие огороды. В кубриках процветали нелегальные азартные игры.

Однако Гранд-Флит по крайней мере был волен бороздить Северное море, если понадобится. Противник такой свободы был лишен, и немецкий флот бесславно томился на приколе. Экипажи кораблей, вернувшихся в Вильгельмсхафен, чтобы заправиться углем после короткой вылазки, сходили на берег с опаской: родина ждала, что они вступят в бой, а они не вступали. «Скука порождает упадок духа, – писал матрос Рихард Штумпф. – Все кругом выражают недовольство нашим бездействием»{702}. В носовой башне линкора Helgoland, на котором служил Штумпф, ежедневно отмечалось на карте Западного фронта продвижение немецкой армии. Это порядком угнетало сменяющихся на вахте матросов, которых победы сухопутных войск заставляли острее чувствовать собственную никчемность. Да и офицеры, по мнению матросов, мордовали их ежедневным осмотром личных вещей лишь от скуки – потому что осточертело каждое утро видеть за бортом все то же селение Шиллиг.

Британская экономическая блокада Германии в первые годы войны особого эффекта не имела, поскольку на Уайтхолле занимались перекладыванием ответственности и не могли определиться в целях: основной заботой Министерства иностранных дел было избежать дипломатический конфликт с нейтральными державами, прежде всего с США, а Министерство торговли пеклось о британской коммерции. Помимо размеренного потока жизненно важных товаров потребления, поступавших в Германию через Скандинавию и Роттердам, туда в большом количестве направлялся и британский экспорт, включая валлийский уголь и шоколад Cadbury's. Как ни парадоксально, лондонский Сити продолжал финансировать и страховать многие следующие в Германию грузы, часть которых перевозилась британскими судами. Военно-морскому флоту не разрешили сделать важнейший шаг к блокаде – установить минные поля в Северном море. О законности плотной блокады велись непрекращающиеся дебаты – США (и ряд других стран) видели в ней нарушение Парижской декларации 1856 года и Лондонской 1909-го. Немцы поставили себя в дипломатически невыгодное положение, не сумев настроить нейтральные страны против блокадных операций со стороны Британии, при этом навлекая на себя всеобщий гнев, когда пустили в ход подводные лодки. То, что до 1917 года Британия так по-настоящему и не подвергала Германию блокаде, свидетельствует о неумении осознать главные принципы мировой войны.

Весь август легкие корабли Джеллико патрулировали Северное море, топя вражеские рыболовные суда и предупреждая британские и нейтральные корабли о начале войны. В то время, до массового распространения радиоприемников, многие суда до прихода в порт даже не подозревали о том, что творится в Европе. 9 августа немецкий крейсер взял в плен бельгийскую шхуну, команда которой понятия не имела, что они теперь враги{703}. Команда немецкого траулера, пребывающая в таком же неведении, радостно приветствовала британский крейсер Southampton, идущий к траулеру на перехват. Один из офицеров Southampton, лейтенант Стивен Кинг-Холл, отметил с сухой иронией, что в их собственной кают-компании до сих пор висит открытка пятинедельной давности от офицеров с линкора Schleswig-Holstein, побывавших у них в гостях во время Кильской регаты. «Надеемся увидеться снова», – писали моряки кайзера.

Southampton поучаствовал в нескольких мелких столкновениях у британских берегов. Одно состоялось в понедельник 10 августа к северу от Киннэрд-Хед, когда тревожный сигнал судового колокола поднял матросов с коек. Выбравшись на рассветную палубу, полусонные моряки увидели, как однотипный их кораблю крейсер Birmingham палит из орудий по невидимому за пеленой тумана противнику. Внезапно между двумя кораблями всплыла, рассекая рубкой волны, немецкая подводная лодка. Birmingham, резко развернувшись, пошел на таран. Через несколько минут лишь черное масляное пятно отмечало могилу U-15, первой из когорты подлодок, потопленных Королевским флотом. Подобных триумфов хватало по всему Северному морю: 21 августа у острова Боркум дозорные на легком крейсере Rostock заметили британскую подлодку, и корабль едва успел увернуться от двух торпед. Один из офицеров крейсера, лейтенант Рейнгольд Кноблох, писал: «Мы получили полезный урок. Увидели, что с врагом действительно шутки плохи»{704}.

Несмотря на эти стычки, и в британских, и в немецких кают-компаниях поселилось ощущение спада напряженности. Большинству моряков не хватало воображения, чтобы воспринять катастрофу общеевропейской войны иначе как с юношеской незрелостью. Лейтенант Рудольф Фирле, командовавший флотилией немецких миноносцев, писал еще 6 августа: «Одолевает скука. Казалось, что война – это громкое “ура!”, потом атака с тем или иным исходом. <…> Но в отсутствие врага боевой дух поддерживать тяжело». Рейнгольд Кноблох разделял его ощущения: «Боевой дух падает, потому что мы совсем по-другому представляли себе войну. <…> Не происходит ничего. <…> На борту скукотища и разгильдяйство. Завидуем солдатам»{705}.

Филсон Янг писал: «Моряки оказались в положении пловца, который тренировался к соревнованиям, настроился и теперь стоит в одних плавках на тумбе, ожидая сигнала, – но в этом состоянии ему нужно продержаться три-четыре года. Более ужасного испытания для духа не придумаешь»{706}. Годами британское правительство тратило четверть всех налоговых поступлений на драгоценный флот. И теперь власти и народ хотели своими глазами увидеть, как эти деньги окупятся. Если британская армия слишком мала, чтобы немедленно переломить ход войны на суше, то Королевский флот уж наверняка может нанести удар и умерить притязания кайзера на естественную для британцев стихию?

Черчилль жаждал высадить армию на немецком побережье. Как Первый лорд Адмиралтейства, с самого своего назначения в 1911 году он относился к Королевскому флоту с гордостью собственника. Из личной прихоти он предлагал окрестить один из новых линкоров Гранд-Флита Oliver Cromwell, чему король Георг V не без оснований воспротивился. Теперь же сокровенным желанием Черчилля было увидеть «свой» флот в бою. Он вел себя скорее как главнокомандующий, чем как политик-инспектор, и постоянно вмешивался в операционные вопросы, к ярости адмиралов. Кроме того, его обвиняли в том, что он окружил себя безразличными офицерами, единственной заслугой которых была готовность ему потакать. Однако голосам разума удавалось успешно бороться с фантазиями Первого лорда насчет высадки десанта – к счастью для тех, кому пришлось бы ради их воплощения жертвовать жизнью.