— Кто там раскаркался? А ну-ка, замолчи! — свирепо закричал Егоров.

Соловей, однако, не замолчал. Он возвысил голос и загнусил еще отвратительнее:

— Позамерзаем, братки, ой, позамерзаем!

— Да ты что, Соловей, блажишь или всерьез? — прикрикнул Егоров.

Соловей захохотал раскатисто, громко, сказал:

— Разыгрываю, товарищ лейтенант, тех, у кого уже поджилки дрожат. Есть ведь и такие! Помалкивают только.

— А-а, — протянул Егоров, не сомневаясь в искренности сержанта и даже испытывая внутреннее неудобство от своего резкого крика.

— Подкорытов, — обратился Егоров к Прокофию, — ты охотник, человек бывалый, как по-твоему, в каком направлении падь Ченчальтюй?

Подкорытов ответил Егорову не сразу. Он прищурил глаза, пошептал какие-то слова, припоминая весь путь движения роты, и только тогда взмахнул рукой.

— А память у тебя, Подкорытов, неплохая, карта и компас показывают то же самое направление, — проговорил Егоров и подал команду двигаться за ним.

Идти стало еще труднее. Колючая, сухая, как песок, крупа хлестала по глазам, порывы ветра рвали полы шинелей, закручивали их вокруг ног. Шагать удавалось коротенькими мелкими шажками. Видимость все сокращалась и сокращалась. Сопки растворились в снежном месиве. Снегу в воздухе теперь было так много, что стоило вытянуть руку, и она скрывалась из виду, будто погруженная в воду.

Егоров остановил роту, приказал бойцам взять друг друга за пояса. Сам Егоров шагал рядом с Петуховым, а позади, держась за полы их шинелей, двигались командиры первого и второго взводов.

Вдруг Петухов споткнулся, упал, увлекая за собой и Егорова. Со смехом и шутками они поднялись, но через несколько шагов начался крутой подъем, который они не увидели, а определили на ощупь ногами.

— Взять вправо! — скомандовал сам себе Егоров.

Они прошли шагов двадцать и вновь наткнулись на сопку. Приняли еще вправо. Но вскоре уперлись в такой крутой обрыв, что его можно было ощупывать, как стену.

Попробовали взять влево, однако и тут потерпели неудачу. Сопка словно преследовала их, преграждая дорогу.

— Надо выбираться назад, мы наверняка оказались в каком-то ущелье, — проговорил Петухов. Егоров согласился с ним и повернул, как ему казалось, в обратном направлении. Минут пять они шли по ровному месту, потом под ногами стали попадаться камни, а вскоре они почувствовали, что поднимаются в гору.

— Ничего, пойдем в гору и перевалим эту сопку. Иначе закружимся, собьемся с направления и заблудимся надолго, — сказал Егоров в ответ на предложение Петухова отвернуть от сопки.

Егоров, конечно, был прав, и Петухов, упрямый в других случаях, возражать не стал.

Чем больше они поднимались, тем пронзительнее становился ветер. Когда они оказались, должно быть, на самом перевале, ветер набросился на них с таким остервенением, что они не падали с ног лишь потому, что держались друг за друга. Холод тут был адский. Егоров подергивался, ежился, и ему казалось, что на нем нет ни шинели, ни стеганых брюк и шагает он в одном нижнем белье.

Бойцы крякали все громче, ругались злее, прижимались один к другому крепче. Но помогало это мало.

Рота еще не спустилась с сопки, когда началось то, чего особенно боялся Егоров. У бойцов стали мерзнуть ноги. Первый заявил об этом Соколков. Он долго молчал, кусал от боли губы, но в конце концов не выдержал и громко простонал.

— Ты что, Витя? — спросил его командир взвода Наседкин.

— Ноги до того озябли, что в сердце покалывает. Терпежу нет, — стараясь говорить со смешком, но не в силах скрыть слез, произнес Соколков.

— И у меня, товарищ старшина, тоже ноги не двигаются!

— И у меня!

— И у меня! — послышались отовсюду голоса бойцов.

Наседкин доложил Егорову. Филипп и сам давно уже чувствовал, как у него коченеют пальцы. Двигайся рота быстрее, ускоренным маршем, возможно, этого не произошло бы, ноги отогревались бы на ходу. Но идти быстрее из-за ветра не было мочи.

Егоров вспомнил строгий наказ капитана Тихонова и обратился за советом к политруку.

— Я бывал на Алтае в таких же переделках и знаю, как тут быть, — проговорил Петухов.

Он энергичными движениями плеч раздвинул бойцов, вошел в середину роты и громко, чтоб слышали все, сказал:

— У кого замерзли ноги, садись на землю, сбрасывай обутку и натирай ноги снегом докрасна.

Петухов быстро опустился, сбросил с одной ноги кирзовый сапог, поддел горсть снега и с яростью принялся растирать ногу. Потом он проворно обернул покрасневшую ногу портянкой и натянул сапог. Когда он принялся проделывать то же с другой ногой, возле него уже сидели Соколков, старшина Наседкин и Прокофий Подкорытов. Остальные бойцы, плотным кольцом окружив товарищей, защищали их от порывов холодного ветра…

Екатерина Тарасенко проспала до полудня. Очнувшись и еще не открыв глаз, она услышала голос капитана:

— Самое опасное, если они собьются с направления и двинутся в сторону границы. А там разве разберешься, чьи сопки: свои ли, японские ли… Единственно на кого надежда — на секреты пограничников. Опять же, видимость ни к черту…

Тихонов говорил шепотом, но тревога, какой он был охвачен, прорывалась в его голосе, и Тарасенко лежала, раздумывая: «Что же произошло? А что-то произошло определенно».

— У них же, Прохор Андреевич, компас и карта, — послышался другой голос, незнакомый Тарасенко. — Я вот чем озабочен: мороз, ветер, а одежонка плохая, померзнут… Что-то надо предпринять, и немедля, пока не надвинулся вечер.

— Хе! Компас! Карта, — опять заговорил тревожным шепотом Тихонов. — В такую погоду только по веревке можно безошибочно двигаться… Ну, вот что… Власов! — несколько возвысил голос капитан.

Послышались торопливые, осторожные шаги, и в разговор вступил третий голос:

— Слушаю вас, товарищ капитан.

— Отправляйтесь немедленно на склад, возьмите несколько взрывпакетов и взорвите их в разных местах с небольшими промежутками. Возможно, Егоров услышит это и использует как ориентир.

Власов чуть прищелкнул каблуками и вышел. Потом заскрипели сапоги, и Тихонов удалился из землянки вместе с тем человеком, с которым он разговаривал.

Тарасенко полежала еще с минуту, сладко позевывая и потягиваясь, и вдруг поспешно приподнялась на локте, подумав: «Что же я-то лежу. Кто-то, видно, в степи затерялся, наверняка поморозится, и без меня им не обойтись». Она подобрала ноги, села и, оглянувшись, чтоб узнать, топится ли печка, увидела Трубку. Он сидел в углу на дровах, скрестив руки, и не то дремал с открытыми глазами, не то о чем-то сосредоточенно думал.

— Скажите, товарищ, что произошло в батальоне? — спросила Тарасенко, обвертывая ноги портянками и натягивая сапоги.