Я повернулась, чтобы заглянуть в лицо Фарагу, который тоже немного нагнулся, чтобы посмотреть на меня, и, пока мы смотрели друг на друга, наш разум за десятые доли секунды прокрутил всё то, чему мы научились за годы жизни. Но нет, никакой информации о странном хождении по огню там не было. В подтверждение этого на наших лицах постепенно отразилось полнейшее отчаяние.

— Мне очень жаль, Каспар, — извинился Фараг. Мы сильно потели, но пот мгновенно испарялся. Если мы останемся здесь, чтобы умереть, нам не понадобится помощь ануаков, мы умрём и сами, от обезвоживания.

— У нас есть только Дантов текст, — с горечью пробормотала я, — но я не помню ничего, что могло бы нам помочь.

Воздух прорезал резкий свист, и одно из копий, которыми раньше разравнивали угли, вонзилось прямо между моих ног. Я думала, сердце у меня остановится.

— Господи! — свирепо крикнул Фараг. — Оставьте её в покое. Цельтесь в нас!

Монотонное песнопение толпы стало громче и слышнее. Мне показалось, что пели они по-гречески, но я подумала, что это галлюцинация.

— Дантов текст, — задумчиво повторил Кремень. — Быть может, разгадка в нём.

— Но, капитан, когда Данте входит в огонь, он говорит только, что готов облиться кипящим стеклом, чтобы освежиться от жара.

— Это да…

Снова послышался свист, он опасно приближался, и капитан остановился на полуслове. В землю воткнулось ещё одно копьё, на этот раз попав в небольшое пространство между тремя парами наших беззащитных ног. Фараг обезумел и стал выкрикивать массу арабских ругательств, которые я, к счастью, не поняла.

— Они ещё не хотят нас убивать! — возбуждённо сказал он наконец. — Иначе они бы это уже сделали! Они просто подгоняют нас, чтобы мы начинали!

Музыкальная фраза зазвучала сильнее. Теперь ясно можно было различить голоса ануаков. «Макариои хои казарои ти кардиа».

— «Блаженны чистые сердцем»! — воскликнула я. — Они поют по-гречески!

— Это же пел и ангел, когда Данте, Вергилий и Стаций были в огне, правда, Каспар? — спросил Фараг и, поскольку Кремень, онемевший после второго копья, только кивнул, сам продолжил: — Разгадка должна быть в Дантовых терцетах! Помогите нам, Каспар! Что Данте пишет об огне?

— Ну… ну… — промямлил Кремень. — Чёрт побери, ничего он не пишет! Ничего! — в отчаянии выкрикнул он. — Единственное, что отводит огонь, это ветер!

— Ветер? — Фараг наморщил лоб, пытаясь припомнить.

— «Здесь горный склон — в бушующем огне, а из обрыва ветер бьёт, взлетая, и пригибает пламя вновь к стене», — прочёл он.

У меня в голове образовался странный, похожий на мультипликационное изображение образ: быстро опускающаяся и рассекающая воздух нога.

— Ветер бьёт и пригибает пламя… — задумчиво пробормотал Фараг, но тут новое копьё прорвало красноватый отблеск углей, чтобы вонзиться как раз перед пальцами правой ноги дважды святого, который подскочил чуть не на метр.

— Чёрт бы их побрал! — ругнулся он.

— Послушайте! — взволнованно крикнул Фараг. — Придумал! Я знаю, как это сделать!

— Макариои хои казарои ти кардиа, — снова и снова громко и торжественно пели жители Антиохии.

— Если шагать, очень-очень сильно впечатывая ногу, под подошвой образуется воздушная подушка, и горение на несколько секунд прервётся! Бьющий с обрыва ветер пригибает пламя. Вот что говорил нам Данте!

Кремень неподвижно стоял, пытаясь переварить эту идею в своей упрямой голове. Но я сразу всё поняла, это простая игра прикладной физики: если нога с большой силой падает с высоты и ударяет об угли, на кратчайший промежуток времени собравшийся под ступнёй воздух, уловленный огненным сапогом, который образуют вокруг ноги угли, не даст образоваться ожогам. Но для этого нужно, как сказал Фараг, очень-очень сильно впечатывать ногу и делать это быстро, не отвлекаясь и не сбавляя ритм, потому что в таком случае уже ничто не помешает коже обуглиться, и жар в один миг спалит плоть. Конечно, это было очень рискованно, но это единственный вариант, подходящий под указания Данте Алигьери, и в любом случае наша единственная идея. К тому же время истекло. Это криками сообщил нам Мулугета Мариам, стоявший рядом со старейшиной Берехану Бекелой.

— Ещё нужно стараться не упасть, — прибавил Кремень, до которого наконец дошло, что говорил Фараг. — «Так шёл я: здесь — огня, а там — паденья робко избегая», — пишет Данте. Не забывайте. Если от боли или по какой-то другой причине вы ослабеете и споткнётесь, вы заживо сгорите.

— Я пойду первым! — заявил Фараг, склоняясь ко мне и целуя меня в губы, чтобы не дать мне возразить. — Ничего не говори, Басилея, — прошептал он мне на ухо, чтобы не слышал Кремень. И добавил: — Я тебя люблю, я тебя люблю, я тебя люблю…

Он повторял это без конца, пока я не улыбнулась, и тогда резко отпустил меня и бросился в огонь с криком:

— Смотри, Басилея, и не повторяй моих ошибок!

— Господи! — истошно завопила я, протягивая к нему руки и умирая от горя. — Нет, Фараг, нет!

— Успокойтесь, доктор! — поспешил сказать мне Кремень, удерживая меня за плечи.

Фигура Фарага превратилась в яркий красный отблеск, который шёл по огню, ритмично и сильно отбивая шаг. Я не могла на это смотреть. Я зарыла лицо на груди у Кремня, он обнял меня, и я расплакалась, как не плакала никогда, заходясь такими рыданиями, с такой болью и тоской, что не расслышала, как капитан Глаузер-Рёйст крикнул:

— Он прошёл, доктор! У него получилось! Доктор Салина! — Я почувствовала, что меня трясут, как тряпичную куклу. — Смотрите, доктор Салина, смотрите! Он прошёл!

Плохо понимая, что говорит капитан, я подняла голову и увидела, как Фараг машет мне рукой и делает знаки с другой стороны кольца.

— Он жив, Боже мой! — взвизгнула я. — Слава тебе, Господи! Спасибо! Фараг, ты жив!

— Оттавия! — крикнул он, и на моих глазах без памяти рухнул на землю.

— Он обгорел! — закричала я. — Он обгорел!

— Ну же, доктор! Теперь наша очередь!

— Что? — промямлила я, но, не дав мне опомниться, Кремень схватил меня за руку и потащил к углям. Но тут воспротивился мой инстинкт самосохранения, и я резко упёрлась ногами в землю и затормозил.

— Вот так и надо шагать! — сказал Глаузер-Рёйст, которого моя резкая остановка вовсе не смутила. Наверное, близость углей заставила меня действовать, потому что я подняла ногу и изо всех сил впечатала её в жар.

Жизнь остановилась. Мир прекратил вечное вращение, и Природа умолкла. Я тихо вошла в нечто вроде белого туннеля, в котором смогла на собственном опыте убедиться, что Эйнштейн был прав, когда говорил, что пространство и время относительны. Я посмотрела на ноги и увидела, что одна из них чуть погружена в белые холодные камни, а другая поднимается в замедленной съёмке, чтобы сделать следующий шаг. Время растеклось, растянулось, позволяя мне неспешно следить за этой странной прогулкой. Моя вторая нога, как бомба, рухнула на разлетевшиеся во все стороны камешки, но первая уже начала медленный подъём, и я видела, как вытягиваются мои пальцы, как расширяется стопа, чтобы оказать большее сопротивление каменистому ложу. Теперь она очень тихо опустилась, но так, что, врезавшись в землю, вызвала ещё одно гигантское землетрясение. Я улыбнулась. Улыбнулась, потому что летела, ибо за секунду до того, как одна моя нога ударилась о поверхность, вторая уже поднялась, и я повисла в воздухе.