– Гарольд, – шепнул ему Стью почти в самое ухо, положив руку на плечо.

– Отпустите меня! – Его жирное тело буквально светилось от напряжения; он вибрировал, как живая нить.

– Гарольд, ты спишь с ней?

Гарольд вздрогнул, и Стью понял, что нет.

– Не ваше дело!

– Не мое. Да только надо смотреть правде в глаза. Она – не моя женщина, Гарольд. Она руководствуется только своими желаниями. Я не собираюсь отбивать ее у тебя. Сожалею, что приходится говорить столь откровенно, но ты должен понять, в каком мы положении. Сейчас есть двое и один. Если ты уедешь, опять останутся двое и один. Никто ничего не приобретет.

Гарольд промолчал, но дрожи в его руке поубавилось.

– Объясняю предельно просто, – продолжил Стью, говоря буквально в ухо Гарольда, забитое коричневой серой, и пытаясь изгнать из голоса все эмоции. – Ты знаешь, и я знаю, что мужчине нет никакой необходимости насиловать женщин. Если, разумеется, ему известно, как пользоваться своей рукой.

– Это… – Гарольд облизнул губы, потом посмотрел на Фрэнни, стоящую на другой стороне дороги. Она скрестила руки под грудью, обхватив пальцами локти, и в тревоге наблюдала за ними. – Это отвратительно.

– Может, да, а может, и нет, но когда рядом с мужчиной женщина, которая не хочет видеть его в своей постели, у мужчины всегда есть выбор. Я каждый раз выбираю руку. Предполагаю, что и ты делаешь то же самое, поскольку она с тобой по своему выбору. Я просто хочу, чтобы мы друг друга поняли. Я здесь не для того, чтобы отбить ее у тебя, как какой-то задира на сельских танцах.

Рука Гарольда, лежащая на рукоятке пистолета, полностью расслабилась.

– Вы серьезно? Я… вы обещаете, что не скажете ей?

Стью кивнул.

– Я ее люблю, – сказал Гарольд сиплым голосом. – Она меня не любит, я знаю, но я говорю прямо, как вы.

– Отлично. Я не собираюсь вставать между вами. Просто хочу к вам присоединиться.

– Вы обещаете? – повторил Гарольд.

– Да, обещаю.

– Хорошо.

Он медленно слез с «хонды». Вдвоем они вернулись к Фрэн.

– Он может ехать, – сказал Гарольд. – И я… – Он посмотрел на Стью и продолжил с неохотой, но с достоинством: – Прошу прощения, что вел себя как говнюк.

– Ур-р-ра! – воскликнула Фрэнни и хлопнула в ладоши. – А теперь, раз с этим все ясно, куда поедем?

В итоге они поехали в ту сторону, куда направлялись Фрэн и Гарольд, на запад. Стью сказал, что Глен Бейтман с радостью примет их на ночлег, если они успеют попасть в Вудсвилл до темноты… и, возможно, утром согласится поехать вместе с ними (на этом Гарольд вновь надулся). Стью сел за руль «хонды» Фрэн, а она поехала с Гарольдом, на заднем сиденье. На ленч они остановились в Твин-Маунтин и начали медленный, неспешный процесс знакомства друг с другом. Выговор Гарольда и Фрэн, с растянутыми «а» и пропущенными «р», казался Стью забавным. Он полагал, что его выговор кажется им не менее забавным.

Ели они в пустующем кафе, и Стью обнаружил, что его взгляд все чаще притягивается к лицу Фрэн – ее очаровательным глазам, маленькому, но решительному подбородку, вертикальной морщинке между бровей, выдающей ее эмоции. Ему нравилось, как она смотрела и говорила; нравилось даже, как ее темные волосы убраны от висков за уши. Тогда-то он и начал понимать, что все-таки хочет ее.

И звался наш корабль «Мэйфлауэр»,

И парус под луной сиял,

И в тот тревожный час недаром

Напев Америки звучал.

И как ни хорошо, но все ж

Удачу впрок не запасешь…

Пол Саймон

Рули в автокино, паркуйся – и вперед,

Туда, где гамбургеры жарят круглый год,

Пластинки крутятся, поет душа —

Ах, до чего ж я счастлив в США,

Чего ни захочу, найдется в США.

Чак Берри

Посреди Главной улицы города Мэй, штат Оклахома, лежал мертвец.

Ник не удивился. После ухода из Шойо он видел множество трупов и подозревал, что на глаза ему попалось не больше одной тысячной всех покойников, мимо которых он проезжал. В некоторых городах, через которые он проезжал, стоял такой сильный запах смерти, что Ник едва не лишался чувств. Одним трупом больше, одним меньше – никакой разницы он не видел.

Но когда мертвец сел, Ника охватил такой дикий страх, что велосипед вырвался из-под контроля. Наклонился, закачался и упал, сбросив Ника на мостовую оклахомского шоссе 3. Он ободрал ладони и лоб.

– Господи, мистер, да ты упал! – Мертвец уже направлялся к нему, благодушно пошатываясь. – Вот это да! Родные мои!

Ник ничего этого не услышал. Он смотрел на ту точку на мостовой между собственных рук, куда капала кровь со лба, и гадал, сильно ли поранился. Когда его плеча коснулась рука, он вспомнил про мертвеца и пополз в сторону, отталкиваясь от земли ладонями и подошвами ботинок, а его глаз, не прикрытый повязкой, сверкал от ужаса.

– Теперь ты ничего? – спросил мертвец, и Ник увидел, что перед ним вовсе не покойник, а молодой, радостно улыбающийся мужчина. В руке тот держал початую бутылку виски, и Ник наконец все понял. На дороге лежал не мертвец, а живой человек, который хватил лишнего и вырубился.

Ник кивнул и соединил в кольцо большой и указательный пальцы. В этот самый момент резко заболел глаз, едва не выдавленный Рэем Бутом: на него упала теплая капля крови со лба. Ник поднял повязку и указательным пальцем вытер кровь. Глаз этот теперь видел вроде бы чуть лучше, но если Ник закрывал здоровый глаз, мир превращался в расплывчатое цветовое мельтешение. Он вернул повязку на место, медленно подошел к бордюрному камню, сел на него рядом с «плимутом» с канзасскими номерами, медленно оседавшим на полупустых шинах. Ник рассмотрел рану на лбу в отражении от хромированного бампера «плимута». Выглядела она жутко, но, судя по всему, он лишь содрал кожу. Значит, предстояло найти аптеку, продезинфицировать рану и заклеить пластырем. Ник полагал, что в его организме достаточно пенициллина, чтобы справиться с любой инфекцией, однако слишком хорошо помнил, сколько хлопот дос тавила ему вроде бы царапина от пули, и не хотел повторения пройденного. Стряхивая с ладоней прилипшие к ним маленькие камушки, он поморщился от боли.

Мужчина с бутылкой наблюдал за всем этим с бесстрастным лицом. Если бы Ник поднял голову, такое поведение сразу показалось бы ему странным. Когда он повернулся к бамперу, чтобы рассмотреть свое отражение, лицо мужчины напрочь лишилось мимики, стало пустым и гладким, освободившись и от эмоций, и от морщин. Ростом он был пять футов девять дюймов, носил комбинезон и тяжелые высокие ботинки. Ярко-синие глаза и соломенные волосы выдавали шведское или норвежское происхождение. Выглядел мужчина лет на двадцать с небольшим, но, как позднее выяснил Ник, на самом деле ему было лет сорок пять, потому что он помнил окончание Корейской войны и возвращение отца в военной форме месяцем позже. Вопроса о том, что он все это выдумал, не возникло. Том Каллен ничего выдумать не мог.