Ну… девицы-то сразу смылись. А Тищику до фени, он друг, он меня неделю выхаживал. Потом на работу приткнул в своем проекте – у него же проект свой интернетовский появился, весь такой актуальный, «Саморождение» называется. Про то, как лучше выходить из кризиса и так далее, представляешь? Очень популярный сайт, деньги на рекламе приносит. Ну, вот так я выжил, по милости Тищика… На работу не хожу, редактирую что-то, тексты с потолка сочиняю. У меня неплохо получается – о негативе. Ник в блоге: negative boy, куча френдов, причем не только в России. Смешное дело, Лизка! Сколько можно гнуть это проволоку в разные стороны… Ведь какая живучая тварь человек – и вот что теперь… Чего? А, это… Помнишь, как я презирал позитив? Улыбаться, на все отвечать «о’кей»? Как ненавидел, помнишь? О-хо-хо, жизнь это страдание, глубокомысленно говорил я… А теперь что ж? Все поменялось, теперь негатив в моде. Теперь не актуально улыбаться, хвастать дорогими машинами дурной тон. Опять модно курить – хотя бы безникотиновые сигареты, модно говорить о бездуховности и бессмысленности жизни, модно протестовать против чего-нибудь время от времени. Лузер стал тот, кто хоть раз не засветился на какой-нибудь демонстрации против чего-нибудь. А Сид! Целый клуб поклонников Сида на нашем сайте организовался, все его только и цитируют, погибшего борца с оптимизмом. Ха-ха-ха… Блин, Лиза, даже снова врать захотелось! Ну я и стал врать. Стал. Вру, вру… До блевотины. Этот негативчик, это всегда подчеркнуто-серьезное выражение духовной глубины, это нарочито-глубокомысленное отсутствие иронии… Вот такие дела. Знаешь, я даже не жалуюсь. Смешно как-то просто: так долго искал свое лицо, а в конце концов нашел жопу. Ну да похоже, все поиски так заканчиваются. Вот Куба, помнишь? Куба, где начинали с идеалов свободы и справедливости… А кончилось повальной проституцией. Знаешь, я тут Шумакова, моего бывшего коллегу по ТВ, встретил. Он в «Красной шапке» директорствовал. Так он часто на Кубу ездит. Понятно, зачем? Потому что рай он там нашел. Для пидорасов. Рассказывает мне: идет по Гаване парень со своей девушкой, видит скучающего Шумакова и кричит ему, эй, парень, мучачу хочешь? А Шумаков ему: нет, тебя хочу. Парень: нет проблем! Поднимается к Шумакову, они сношаются. Шумаков ему платит, довольный парень выходит, подхватывает под руку свою девчонку, целует ее взасос и они идут дальше. Вот такой коммунизм. Верили, а потом разхуерили. Как и у нас. Человек человеку волк, как и при царизме было, и при коммунизме, и всегда будет… было. Теперь уж не будет. И не надо. Я не воскресну. Слышь, Антон Искандеров. Не воскресну! Зачем в такой мир воскресать, скажи мне? Для кого, чего? Как же глупо, что умирать придется. Нет, у меня как раз все к черту идет и всегда почти шло. Но ведь этот конец света с протухшим солнечным яйцом уже ничего не изменит, вот в чем идиотизм! И так катилось все к чертям, так зачем же нужно еще солнце выключать, зачем? Что, Бог гестаповец, энкавэдист, садист-мазохист? Ах да… Человечеству, которое в реанимации в коме лежит, дыхание отключает. Эвтаназию проводит. Ну да, как же это я сразу не догадался, что остывание солнце просто благо для нас, ублюдков!

– Может… это и действительно так… – медленно сказала Лиза, не поднимая глаз, – только это не то плохое, о котором ты сейчас говоришь.

– Да? – усмехнулся я. – А какое же оно? Просвети, предскажи еще что-нибудь!

– Может… то, что происходит сейчас, для людей вообще хорошо.

– Хо-ро-шо?

Лиза подняла на меня глаза. Затем кивнула.

– Солнце гаснет, – медленно сказала она. – Похоже, нам всем действительно конец. Но… Бога-то это не отменяет.

– Ко-го?

– Бога, – повторила она.

Я помолчал. Потом пожал плечами и сказал:

– Знаешь… а мне надо выйти. Я кажется, перепил.

Лиза не мигая смотрела на меня. Потом положила руку на мое запястье.

– Иди. Только… не уходи надолго, ладно?

Покачиваясь, я встал и едва смог сделать несколько шагов, чтобы не упасть. Я действительно напился. Кажется, за время наших исповедей я вылакал натощак бутылку виски.

Кое-как доплелся до туалета. Вошел внутрь и в умывальной комнате увидел упирающегося руками в кафельную стену полного лысоватого мужчину. Он был в костюме, под ним на полу была лужа рвоты. Меня стало сильно тошнить – зайдя в кабинку, я едва успел засунуть в горло два пальца, и меня сразу же вырвало. Когда я вышел в умывальную комнату, лысоватый мужчина все еще был здесь – он покачивался, опустив голову, и шарил руками в карманах расстегнутого пиджака и брюк.

Я открыл кран и стал умывать лицо. Увидел в зеркало, как этот человек вытащил из кармана руку с зажатым в ней платком. Тут же на пол возле его ног что-то упало и зазвенело. Вытираясь бумажным полотенцем, я повернулся к нему. Рядом с ним валялись выпавшие из кармана бумажник, ключи и несколько визитных и пластиковых карточек. Человек медленно, будто задумавшись, тер свои щеки платком. Потом повернулся и начал уходить.

– Эй, – тронул я его за плечо. Мужчина остановился. Стоял, опустив голову и тяжело дыша, напоминал впавшего в амнезию борова.

– Вы уронили тут… – сказал я. Он не реагировал. Я подобрал все его вещи и опустил ему в карман пиджака. Так и не обернувшись, человек в костюме качнулся и двинулся к выходу. Вышел. Я заметил, что на полу, под раковиной, осталась лежать одна из его визитных карточек. Повинуясь какой-то задумчивой интуиции, я наклонился и отлепил визитку от грязного пола. Поднес к крану, смыл водой грязь. Фамилия на ней показалась знакомой. «Анзорин Глеб Васильевич. Вице-президент ОАО „Семирамида“. Сельскохозяйственные удобрения, техника, оборудование». Зажав в пальцах карточку, я вышел из туалета и почти бегом спустился по лестнице на улицу.

Двое широкоплечих мужчин в черных костюмах подсаживали Анзорина в черный, похожий, на уменьшенный вагон электрички джип. Один из охранников ворчал, брезгливо кривя лицо:

– Если ему еще раз приспичит, точно финал пропустим…

Лиза внимательно смотрела на меня, когда я подходил к столику.

– Ничего не случилось?

– Нормально, лучше, – я сел.

– Ты прости меня, – сказала она.

– Что? Да все нормально. И ты меня тоже прости, знаешь. Что было, то было. Я… просто не знаю, как нам быть дальше… то есть сейчас.

– Я тоже не знаю, Саша.

– И нужно ли дальше быть?

– Мы изменились.

– Стали хуже?

– Не знаю. Разве мы были раньше лучше, если смогли потерять друг друга?

– Да, – кивнул я, – если считать, что сейчас мы нашли друг друга…

Мы с Лизой улыбнулись одновременно. Но как же жалко, потерянно улыбнулись, словно две бродячие собаки.

– Тебе точно лучше?

Я кивнул и накрыл ладонью ее руку:

– Лучше. О чем мы говорили перед тем, как я ушел? Знаешь, я по-прежнему люблю всякие умные разговоры.