Почему так получилось, в общем понятно, и бывшему СССР это стоило очередной революции и очередного обнищания существенной части и без того небогатого населения.

Дом Наркомфина. Проект М. Гинзбурга и И. Милиниса, 1930 год.

Но если взглянуть в коммунально-кухонной перспективе образцового дома на идею «коллективизма», в нем заложенную, то и здесь можно обнаружить парадоксы.

Разумеется, пресловутый американский индивидуализм выходит для меня на уровень видимости в какой-нибудь толпе у Капитолия в День независимости, где никто никого не касается, сохраняя дистанцию «приватного пространства», и все рассасываются, так и не вступив в физический контакт. С другой стороны, их «коллектив» так же иерархизирован, так же способен на взаимопомощь, интриги, блядство, агрессию, как наш – как и любая стая.

Разумеется, «совковый», столь же фирменный, коллективизм – тоже не миф, а состояние душевной коммуналки, даже в отдельных квартирах. Но неудавшийся опыт обобществления громоздкого и неуклюжего советского быта порождал таких отъявленных индивидуалистов, каких не сыщешь и в Америке. Наш индивидуализм рождался и оттачивался не только на уровне личных библиотек, но и на коммунальных кухнях, подчас в пределах кухонного стола. Понятно, что из улова распределения, блата, привилегий, колхозного рынка, рудиментов частного сектора не хотелось на примусе воспроизводить «микояновскую котлету», племянницу «Мака». Домашние кулинарные изыски были оборотной стороной дефицита, осуществлением тайной свободы и личной предприимчивости в условиях максимального неблагоприятствования. Вместо простых удобств супермаркета и технических чудес передовой кухонной мысли жизнь заставляла проявлять чудеса выживаемости и изобретательности – и это лишь один из многих парадоксов советской жизни…

Дом Наркомфина. Современный вид.

Эти осколки воспоминаний посещали меня, когда, взбираясь к американскому посольству, я останавливаюсь с размаху у пустующего на его задах дома Гинзбурга. Почему в наше время культа престижности никто не польстился на него, было для меня загадкой. Если не как жилой дом, то я легко могла представить его себе как конгломерат мастерских писателей и журналистов, художников и монтажеров кино, фотолабораторий и мини-офисов, не говоря о выставочных и игровых возможностях его некогда «коммунального» корпуса…

Впрочем, страшно вообразить себе этот раритет функционализма, выкрашенный поверх бетона в какой-нибудь веселенький цвет и украшенный башенкой, а не то так фривольной мансардой. Слишком часто в России реставрация оборачивалась реконструкцией… Если не прямо разрушением.

Спор о гостинице «Москва», гордости сталинской эпохи, между федеральным Минкультом и мэрией столицы в очередной раз сотряс российскую общественность. Сносить или не сносить? Является ли любимое детище социализма «архитектурным памятником» или «пережитком прошлого»? Спор был яростным, ведь архитектура – не только самое «массовое», но и самое «кассовое» из искусств. Кто не знает, что большое строительство – это большая политика и большие деньги? Победила мэрия – снос.

Тот, кто тогда захотел бы бросить прощальный взгляд на асимметричный фасад «Москвы» с двумя похожими, но неодинаковыми крыльями, не увидел бы ничего, кроме огромных щитов, закрывающих это легендарное архитектурное qui pro quo. Легенда гласит, что Сталину положили на стол проект с разными версиями крыльев. Вождь поставил подпись ровно посередине, не выразив предпочтения. А так как переспросить его побоялись, то знаковый монумент социализма так и увековечил феномен тоталитаризма – в камне.

Действительность была прозаичнее: в правое крыло новой гостиницы надо было встроить старый «Гранд-отель», возведя над ним еще шесть этажей и по возможности приведя его в соответствие с социалистической новью.

Но легенда преображает прозу жизни в ее эмблематику и замещает ее в общественном сознании. «Памятник», таким образом, являет собой совокупность архитектуры и легенды. За ним – вход на Красную площадь и стены Кремля.

Меж тем хроника строительства «гостиницы Моссовета» не уступала легенде в эмблематичности и, как каждая молекула советскости, отражает ее целое. Анонс стройки социализма был выдержан в мажорно-фанфарных тонах:

На месте лабазов и лавок бывших Охотных рядов строится грандиозная гостиница Моссовета. Эта гостиница по замыслу ее строителей явится лучшей в Европе… Строительство отнесено к разряду сверхударных.

Впрочем, из той же заметки в «Правде» (23 августа 1932 года) явствует, что, еще не начавшись, строительство обречено было на «долгострой». Чертежи были готовы на 25 %, Нарпитстрой отказался проектировать «помещения общественного питания», ведомство связи – связь (нет людей, «некому работать»). С мрамором были проблемы. А ведь первые два этажа предполагалось покрыть розовым финским гранитом, планировалось, что «на цоколь колонн пойдет черный лабрадор, следующие три этажа будут облицованы белым уральским и итальянским мрамором», – страна пролетарской революции стала неравнодушна к мрамору и колоннам.

К 1934 году, когда были «уложены 1400 м гранита, 1750 м мрамора» и оборудованы два «учебных» номера, стало уже возможно вместо «фабрик-кухонь» и прочих терминов обобществленного быта произносить такие «буржуазные» слова, как «ресторан», «банкетный зал», «кафе», «бар» и даже «летний ресторан на крыше». При этом авторы проекта – академик А. Щусев, архитекторы Л. Савельев и О. Стапран – еще не стеснялись признаваться, что они ориентировались на американские образцы. Для гостиницы проектировались не только новейшая сантехника и кухонное оборудование, но и весь дизайн: мебель из ценных пород дерева (орех, груша, чинара), посуда дулевского фарфора, плафоны знаменитых художников и скульптуры известных мастеров («типы трудящихся»). Увы, вечная «нехватка рабочих рук» и одновременно их же простои («недостаток транспорта») – эти зримые черты «планового хозяйства» – станут постоянными спутниками «ударной стройки». Зато и праздновать вступление в строй огромный комплекс гостиницы будет поэтапно и пофасадно (послевоенными студентами мы еще захаживали в ресторан «Гранд-отеля» с отличной кухней и умеренными ценами). А в памятном 37-м Савельев и Стапран напишут в «Правду» кляузу на Щусева, известного «своими антисоветскими, контрреволюционными настроениями» и «чуждыми социализму интересами», – обвинения, достаточные для расстрельной статьи.

Так случится, что дореволюционный академик под огнем «откликов трудящихся» отделается лишь временными гонениями, а гостиница станет одним из знаковых мест Москвы. И «гости столицы», посетив Мавзолей (проект, кстати, того же Щусева), сочтут удачей посидеть по соседству, в любимом всеми кафе «Мороженое» на крыше гостиницы, откуда открывался вид на еще малоэтажную Москву.