Через несколько дней после того, как я обрел веру, я вместе с третьей дочерью эвакуировался на дачу в Каруидзаве. Через пять месяцев крупные японские города, за исключением Киото и Нары, подверглись массированной бомбардировке и были сожжены в ходе рейдов американской авиации, японская армия капитулировала, долгая мучительная война закончилась, и началась жизнь в условиях американской оккупации.

Настало ужасное, голодное время, когда уже трудно было говорить, что «поражение лучше победы». Радовало только, что японская военщина прекратила свое существование…

Но смог ли я, в конце концов, вновь встретиться с моими тремя друзьями и исполнить нашу клятву?

Более, чем кого-либо другого, я хотел известить их, что благополучно дожил до окончания войны. Хотел рассказать, что уверовал в Силу Великой Природы и обрел счастье. Но у меня сгорели записные книжки и дневники с их адресами, я не мог послать им письма.

Как я уже писал выше, на шестой год после окончания войны оккупационные власти позволили мне присутствовать в составе японской делегации на международном съезде ПЕН-клубов в Лозанне, на обратном пути я заехал в Париж, и знаменитая газета «Фигаро» в связи с выходом французского перевода «Умереть в Париже» напечатала обо мне большую статью, благодаря чему, к моей радости, меня разыскали многие из моих старых друзей и знакомых, но от трех моих дорогих друзей никаких вестей не было.

По этой причине я решил съездить в Отвиль и попытаться узнать их адреса в высокогорной клинике. Но к этому времени туберкулез стал обычной болезнью, поэтому клиника закрылась, и я нашел лишь унылую зимнюю деревню. Спросил в деревенской мэрии, но там никто ничего не знал.

Во время этой бесплодной двухдневной поездки я вдруг вспомнил название научного института Жака. Вернувшись в Париж, я отправился туда, и мне сообщили, что накануне вторжения немецких войск во Францию Жак бежал в Голландию, надеясь перебраться в США, и там погиб. Вновь при мысли о войне я почувствовал гнев и печаль.

Мы часто обсуждали с женой, что сталось с двумя другими, и я говорил, что раз мы поклялись, то непременно когда-нибудь встретимся. На что жена всегда отвечала:

— Так же как они, ты уверовал в Единого Бога, поэтому Бог непременно устроит вам встречу.

И вот что произошло, когда мне было шестьдесят восемь, одним осенним утром. Я в кабинете писал «Любовь и смерть», третий том второй части «Человеческой судьбы», когда жена воскликнула:

— Они таки живы! — и протянула мне письмо в заграничном конверте.

Я взглянул и поразился — письмо было от Мориса Русси. Поспешно открыл конверт.

Написано по-французски, неразборчивым почерком. Письмо через тридцать пять лет после разлуки! Навернулись слезы, я никак не мог разобрать написанное, но общий смысл был таков.

Он получил приглашение от университета города Монпелье на юге Франции, с которым был тесно связан по работе, на празднование столетнего юбилея основания университета. Приглашение его обрадовало. К своему удивлению, он узнал, что в этом провинциальном университете учатся несколько японцев, и добился с ними встречи. На этой встрече с семерыми студентами он упомянул мое имя и спросил, не преподаю ли я в каком-нибудь университете, но все они с гордостью принялись ему рассказывать, какой я ныне знаменитый писатель. Адреса моего никто не знал, но они сказали, что если послать письмо в издательство, оно обязательно дойдет, и дали ему адрес издательства. На следующий день он позвонил в японское посольство, и ему сразу же дали мой адрес. После расставания и клятвы встретиться через двадцать пять лет он продолжал обо мне помнить, но, не зная моего адреса, не мог со мной связаться. Но почему ему не пришло в голову сразу же справиться в японском посольстве? Если бы он это сделал десять лет назад!.. Был бы жив Жак, как бы он посмеялся над его недогадливостью! Но, увы, он погиб во время войны. Жан, как и желал, добился успеха в производстве и торговле женской одеждой и держал в Париже магазин. Сам же Морис Русси унаследовал дело отца, успешно вел бизнес на юге Франции и жил счастливо.

Все трое, выжившие в эту труднейшую эпоху, мы добились успеха в работе и обрели счастье по благодати Силы Великой Природы, о которой нам проповедовал наш гениальный друг Жак, ей должны мы воссылать благодарность. На этой фразе письмо заканчивалось.

На следующий день пришло письмо от Жана, и я стал переписываться с двумя друзьями, предвкушая день, когда мы сможем встретиться.

Однако из-за работы над «Человеческой судьбой» у меня не было времени поехать во Францию, да и лечащий врач не позволял заграничных вояжей, поэтому я никак не мог приблизить радостную встречу. «Может, пригласить их к нам?» — предлагала жена, и я пригласил друзей приехать в Японию во время вакаций, пообещав прислать билет на самолет в оба конца, но и тот и другой отклонили мою просьбу, сославшись на занятость.

Мне тогда было семьдесят шесть. В то время было решено организовать в Киото Международный съезд по изучению японской культуры с главным устроителем в лице японского ПЕН-клуба, и в ходе подготовки появилась идея пригласить на съезд нескольких всемирно известных писателей. Находящимся в этих странах японским писателям поручили узнать лично, смогут ли те присутствовать. Тут выяснилось, что с французом Андре Моруа и советским К. К. должен непосредственно переговорить председатель японского ПЕН-клуба. Меня, председателя, попросили обязательно их посетить и лично попросить об участии. Программа была короткой: одна ночевка в Москве, две — в Париже.

В мои семьдесят шесть такая заграничная поездка была для меня делом нелегким, я колебался, но, подумав, что смогу увидеться в Париже после сорока лет разлуки с моими друзьями Морисом и Жаном, принял решение, несмотря ни на какие трудности, ехать.

В 1972 году, утром двадцать первого мая, я прибыл в знаменитую парижскую гостиницу на Елисейских Полях. Это была та самая гостиница, в которой сорок восемь лет назад мы с женой впервые остановились, приехав в Париж учиться. Памятная мне гостиница нисколько не изменилась. Однако я не стал предаваться ностальгическим воспоминаниям и сразу позвонил на работу Морису.

— Президент компании четыре дня назад вместе с делегацией промышленников из своего региона уехал с визитом в Америку, вернется не раньше, чем через десять дней…

Я достаточно знаю французский, чтобы понять эту фразу, но я не мог поверить своим ушам, ведь я специально приехал из Японии, и я повторил свой вопрос.

— Президент компании не назначал вам встречи? Он должен вернуться первого июня…

— Но я двадцать третьего возвращаюсь в Токио!

Я повесил трубку и позвонил Жану.

— Вам нужен Жан Бродель? — Возникла пауза, я решил, что он вышел, и приготовился ждать, когда мне было сказано: — Господин Бродель в начале мая отделился от нашей компании и должен сейчас находиться, как и раньше, в Мексике. Он уже никак не связан с Парижем. Вы знаете его мексиканский адрес? Тот же, что и прежде…