Первые борцы против убийств ведьм – кальвинистский проповедник Антон Преториус (ум. ок. 1625), протестантские врачи Иоганн Вейер и Иоганн Эвих, как и другие, не отрицали факт колдовства, но осуждали ложные обвинения против невинных женщин, пытки и казни[845]. Карл Хазе констатирует: «Того, кто не считал сжигание ведьм богослужением, ждал вечный адский огонь»[846].

Утрата любви, весьма частая при личных и коллективных неврозах, и притом сплетенная с ортодоксальной верой в Бога, проявилась в то время и в яростных гонениях на еретиков. После Тридцатилетней войны католики и протестанты ненавидели друг друга. И те и другие ссылались на Христа, вот только Христос, воплощенная любовь, требовал от своих учеников одной только любви. Но и между собой протестанты враждовали с такой жестокостью, в которой не осталось и следа от духа Христова. Зять Меланхтона Каспар Пейцер, личный врач курфюрста Августа I Саксонского, за приверженность идеям кальвинизма провел в тюрьме двенадцать лет, где инквизиторы-лютеране грозили ему раскаленными щипцами, если не отречется[847]. Еще одного кальвиниста, канцлера Кракова, замучили в тюрьме до смерти[848]. Другого так долго пытали в крепости, пока он не сошел с ума (ibid.). До образца «по тому узнают все, что вы Мои ученики, что будете иметь любовь между собою» было как до небес – и это в то время, когда христиане с бешеным фанатизмом ратовали во имя Христово. Кальвинисты убили 72-летнего Олденбарневелта, почтенного старика, ибо тот утверждал, что Христос умер ради спасения всех людей, а не только избранных[849]. Та же участь грозила и пастору из Цюриха Михаэлю Цингу, если бы он не сумел сбежать[850]. Гуго Гроций, друг Олденбарневелта и основатель международного права, был приговорен к пожизненному заключению, ибо разделял более свободные взгляды арминиан. Сбежать ему помогла храбрая супруга, которая последовала за мужем в тюрьму и вывезла его в сундуке, где якобы лежали книги[851].

Ту же потерю человеческих чувств демонстрирует жестокое уголовное правосудие времен тогдашней ортодоксии. О саксонском криминалисте Карпцове, который хвалился тем, что 53 раза прочитал Библию целиком, рассказывали, что он вынес 20 тысяч смертных приговоров, многие по обвинениям в колдовстве[852]. Свирепые расследования заставляли людей признавать вину там, где для этого не было ни малейших причин.

Социальные отношения, эксплуатация и угнетение подданных доказывали, что религиозное рвение и христианская любовь находились в обратной пропорции. Как обычно, это отклонение в компульсивно-невротический символизм, и даже более того, в догматизм, привело к тяжелейшему краху любви.

Государство, глава Церкви, было исполнителем ее садистских возглашений.

Причины этих массовых явлений, основанных на страхе и неврозе навязчивых состояний, легко найти с помощью теории страха. В то время царило страдание. Чума, перед чьей яростью люди были беззащитны, не позволяла ни радоваться, ни любить жизнь, и безгранично усиливала страх перед Богом и дьяволом. Уже названные социальные условия вредили населению. Свирепствовали войны. Так возникли тревожные неврозы, не говоря уже о неврозе навязчивого страха.

Строгие нравственные устои ограничивали влечения и усиливали страх. Из страха родился аскетически-пуританский стиль жизни. Любовь была в таких оковах, какие мы сегодня и не представим.

Мы уже говорили: благочестие всех реформаторов сопровождал страх. Благоговение перед Богом было так пронизано страхом, что любовь не могла проникать сквозь него без искажений. Любовь набожных людей, обращенная к Богу, почти не возвращалась к людям, – по меньшей мере в учениях Кальвина и Лютера. Впрочем, глупо ожидать, что Евангелие любви, которому учил Иисус, поймут в нынешнее время с его тяжелыми вытеснениями и оковами страха. Воспитание должно было сильно уменьшать любовь к Богу, ближнему и себе, и силы любви неминуемо шли на формирование навязчивых реакций в форме фантазий и символических действий (таинства). Так ортодоксия передала по наследству свой коллективный невроз, и он продолжался, пока не стал непереносимым и не привел к перевороту. Любые страсти изливали себя в символических фантазиях и догмах. Религия сосредоточилась на символах веры и застыла в интеллектуальном ригоризме[853]. Единицы могли воспринять трогательную тайну простой любви к Богу, ближнему и себе в духе Иисуса – и ощутить, что это и есть главная сила души. Кальвин не позволял религиозному страху исчезнуть, ибо все время подпитывал мрачные представления о Боге; Лютер – ибо слишком сильно направил благочестие на страх перед Последним судом и на вечные адские муки, а обязанности людей к ближним своим отошли на второй план. Ортодоксия бесконечно усилила эти опасности. Можно понять, почему многие протестанты-аристократы перешли в католичество.

Осветив проблему страха, мы увидели, что Реформация и ее печальное перетекание в ортодоксию, вопреки ее сущности, срочно нуждалась в новой реформе. Ей требовалась любовь Христова – и в вере, и в жизни. Благодаря ее разрыву с католичеством – самой могущественной системой навязчивых идей, какую только знал мир, – ее дальнейшее развитие шло намного легче.

Теория страха учит, что есть две разновидности устранения компульсивных симптомов. Первая – синтетическая, при которой эрзац-удовлетворение, доставляемое симптомами, заменяется другим, более сильным. Вторая – аналитическая; она восходит к конфликту, сформировавшему навязчивую идею, и устраняет приговор «Сверх-Я». Так она достигает той точки, в которой вошло символическое эрзац-удовлетворение, принявшее нежеланный и часто болезненный путь, и находит другой, более рациональный, удовлетворительный и подходящий к требованиям реалий внешнего и особенно внутреннего мира. При создании новых путей цель – освободить любовь и все ценные силы личности, прежде скованные компульсивным симптомом. Это делается с помощью сублимаций и устремления к нравственному совершенству, а у религиозных людей – подчинения всех их сил воле Божией. Развитие может проходить спонтанно или под влиянием одного или нескольких наставников или помощников.