В этот мартовский день началась эпоха самого достойного правления, каким только могло наслаждаться любое европейское государство на протяжении веков. Но у Теодориха, разумеется, тоже были клеветники, соперники и враги, которые помнили — и следили за тем, чтобы и другие тоже помнили, — что он сделал в тот самый первый день. А сделал мой друг следующее. Он взмахнул своим мечом, словно топором, держа его обеими руками, и разрубил Одоакра от ключицы до пояса. Затем, когда мертвое тело безвольно рухнуло на пол, Теодорих повернулся к нам и сказал:

— Хердуик, а ведь ты был прав. Помнишь, ты как-то заметил, что Одоакр к старости, должно быть, совсем лишился костей.

И с того самого дня вплоть до настоящего времени на чистом небе на редкость разумного и достойного правления Теодориха Великого всегда виднелось темное облачко.

Даже ближайшие друзья и соратники этого человека не стали бы отрицать, что по закону он заслуживал смерти. И даже самые яростные противники Теодориха вынуждены были признать, что монарх-победитель в отношении своих поверженных врагов имеет полное право быть judex, lector et exitium. И разумеется, не нашлось никого, кто бы сказал хоть слово в защиту, когда предателя Георгиуса Гоноратуса доставили из Хальштата и Теодорих приговорил этого жалкого старика к наказанию гораздо более суровому, чем обычная смерть. И если после убийства Одоакра многие люди все-таки косо смотрели на Теодориха, то причиной этого была та возмутительная ложь, которую повсюду рассказывал архиепископ Равенны Иоанн.

Хотя Иоанн, как вы помните, и возмущался, когда я просил его утаить часть правды, однако впоследствии сам он пошел на гораздо больший обман, несмотря на все свои громкие заявления относительно того, что истинный христианин не станет брать грех на душу. Вот как это произошло.

Теодорих не успел еще распаковать свои седельные сумки в Равенне, как из Рима прибыла делегация церковных сановников. Патриарха епископа Геласия среди них не было — он счел, что слишком благороден для того, чтобы навещать короля, — но посланцы, так называемые «кардинальские диаконы», получили от него полномочия говорить от имени «Святой церкви». Сначала их речи были подобострастны, почти раболепны. Сановники так долго ходили вокруг да около, что Теодорих поначалу никак не мог взять в толк, о чем они толкуют. Наконец король понял, в чем причина беспокойства церковников. Все дело было в том, что Теодорих свергнул короля, который исповедовал католическую веру. Ну а поскольку сам Теодорих был арианином, диаконы беспокоились: не собирается ли он (как наверняка поступил бы король-католик) сделать свою религию государственной?

Теодорих рассмеялся:

— Зачем мне это нужно? Мне нет дела до того, каких верований или суеверий придерживаются мои подданные, если только это не приводит к беспорядкам. А если бы даже мне и было до этого дело, я все равно не смог бы издать закон и силой заставить их переменить свои убеждения.

Услышав это, диаконы испытали облегчение — такое сильное, что мигом отбросили свое подобострастие и отважились на хитрость. Если Теодориху нет дела, во что верят его подданные, тогда, может, он не станет возражать против того, чтобы католическая церковь постаралась обратить ариан и язычников в ту веру, которая преобладает в их империи, в истинную веру?

Теодорих терпеливо пожал плечами:

— Вы можете попытаться. Повторяю: у меня нет власти над умами людей.

После этого диаконы перешли от хитрости к настойчивости. Поскольку Теодориху на самом деле безразлично, чем занимается церковь, король очень им поможет и чрезвычайно обрадует Папу Геласия, если одобрит то, что они делают. А для этого Теодорих должен публично заявить, что дозволяет католическим миссионерам и евангелистам с его благословения перемещаться между арианами и язычниками, дабы сеять семена освященного хлеба там, где прежде были всего лишь слабые ростки, и…

— Постойте, — сурово произнес Теодорих, — я уже дал вам разрешение. Привилегий я не дам. Принятие католичества я одобряю не больше, чем обращение жрецами в старую веру.

При этих словах посланцы Папы принялись рвать на себе волосы, ломать руки и жалобно стонать. Это, может, и произвело впечатление на некоторых сторонних наблюдателей, но Теодорих лишь почувствовал раздражение. Он грубо приказал диаконам удалиться, что очень их расстроило. Казалось бы, они должны были радоваться, что новый король не собирается чинить католикам препятствий, но отбыли они в мрачном расположении духа, ибо не смогли добиться своего.

Теодорих, ясное дело, прекрасно понимал, что может последовать за этим визитом. А потому вскоре опубликовал указ, в котором разъяснил свою позицию. С тех пор множество правителей, прорицателей и философов по всему миру восхищались новизной подхода монарха, однако было немало и других, которые печально качали головами, поражаясь глупости Теодориха.

А провозгласил он следующее: «Religionem imperare non possumus, quis nemo cogitur ut credit invitus. Galáubeins ni mag weis anabudáima; ni ains hun galáubjáith withra is wilja. Мы не можем навязывать людям веру; никого нельзя заставить верить против его воли».

Это было, конечно же, не по душе отцам римской церкви, которые намеревались заставить все человечество принять их вероучение. Итак, если до этого момента священнослужители всего лишь относились к Теодориху с сомнением, как к скептику и человеку, предпочитающему не вмешиваться в чужие дела, это знаменитое его «non possumus» заявление заставило католиков возненавидеть и осудить его как смертельного врага самой их миссии на земле, ибо они видели в новом короле угрозу своему священному призванию, своим устоям и самому своему существованию. Помните, как говорил Иисус: «Тот, кто не со Мной, тот против Меня». С этого времени католическая христианская церковь начала изо всех сил жестоко и неумолимо способствовать падению Теодориха, оказывая непримиримое сопротивление всем действиям нового правителя.

Вот почему, когда архиепископа Равенны Иоанна сразила внезапная хворь, широко распространились слухи о том, что его якобы отравило церковное начальство, в наказание за то, что он сыграл роль в обретении Теодорихом власти. Если это и было так, то Иоанн, очевидно, простил своих отравителей, потому что на смертном одре он произнес ту ужасную ложь, которая полностью дискредитировала врага его церкви, короля Теодориха. Исповедовавшим его священникам Иоанн повторил то, что когда-то сказал мне: он уговорил Одоакра сдать Равенну только при условии, что с этого времени оба короля станут править на равных. Это, разумеется, была правда, однако затем Иоанн солгал, заявив, что Теодорих также согласился с этим. Вскоре Иоанн умер и, надеюсь, попал в ад. Но ложь осталась, ее повторяли повсюду — церковь следила за этим, — а потому прихожане не сомневались: Теодорих нарушил свое слово как перед святым отцом, так и перед своим собратом королем, и все это только для того, чтобы хитростью взять Равенну. После этого он предательски убил безоружного, не оказавшего сопротивления старика, который, в отличие от него, выполнил свои обязательства.