Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она пребывала здесь уже второй день, и все время занималась разбором и упаковкой вещей. Доставала все подряд из шкафов, сортировала и очень многое просто выбрасывала. Поначалу такое занятие пугало ее, что было вполне естественно. Но вскоре Грейс и сама удивилась, как транспортные хлопоты и сам процесс подготовки к переезду утихомирил рев и стон ее огромной печали. Тут были тысячи самых разных вещей, и буквально с каждой связана какая-нибудь история, банальная или глубокая, несущая полное отчаяние или абсолютно счастливые дни. Но каждую из них нужно было куда-то определить, прежде чем сюда явятся люди из компании по перевозке вещей, а это должно было произойти уже в четверг. Грейс дожила почти до сорока лет, и вот теперь, наконец, покидала этот дом навсегда.
К счастью, она разработала стратегию действий на время нахождения в городе еще за несколько недель до приезда сюда. Значительная часть вещей отправлялась в Коннектикут, почти все они принадлежали Генри, кроме той одежды, из которой он уже вырос. Туда же увозили большую часть ее собственной одежды, но не всю, потому что теперь она ходила на работу в основном в джинсах. Грейс не могла себе позволить такого здесь, но в Грейт-Баррингтоне ее клиенты (пока их было только трое), казалось, совсем не возражали. Книги. Кое-что из мебели, любимые картины, которые она не могла оставить, а также кое-какая кухонная утварь, без которой уже очень скучала.
Ну, это все было просто сделать.
Но оставалось еще множество вещей, которые она не брала с собой. Они все были свалены в некоей воображаемой комнате, огромной и жутко захламленной. Это все то, что было связано с Джонатаном. Например, предметы, принадлежавшие Джонатану, предметы, которые обожал Джонатан. Вещи, связанные с их браком, необязательно только ее или его, но все равно ассоциирующиеся с совместной жизнью: кофейные чашки, телефоны, подставка для зонтиков. Это все тоже шло на выброс. Она не хотела больше их видеть.
На самом деле все это тоже оказалось сделать на удивление просто.
Сумочка «Биркин», предмет красоты, единственная вещь, свидетельствующая о завидном статусе, сумочка, о которой Грейс всегда мечтала. Она очень бережно относилась к ней и редко ею пользовалась. Ее подарил Джонатан, и сейчас эта вещь не доставляла Грейс никакого удовольствия. И все равно выбрасывать ее было мучительно больно. Грейс с нежностью поместила сумочку в мягкий оранжевый мешочек и отнесла в скупку на Мэдисон-авеню, где намеревалась возместить хоть какую-то часть ее стоимости. Но сумочку брать отказались.
– Это копия, – объявила француженка, которая строго следила за фирменными марками «Виттон», «Хлоя» и «Гермес». Она щелкнула языком, словно ее оскорбили тем, что вынудили прикоснуться к такой вещи. – Качественная, но все же копия.
«Нет! Нет!» – чуть не выпалила Грейс. Насчет этой сумочки она была уверена. Абсолютно уверена. Она стояла в комнате на втором этаже, битком набитой женщинами и одеждой. Грейс вспоминала тот самый день рождения, большую оранжевую коробку. И то, как они потом вдвоем хохотали над тем, как Джонатан сел в лужу, когда заявился в магазин «Гермес», намереваясь быстренько приобрести сумку и уйти. Это был смешной рассказ, скромная и потешная история, из-за которой Грейс еще сильнее полюбила мужа за такую милую наивность, за его способность упорно добиваться своего, даже от надменных продавцов, которые открыто посмеивались над ним. Но и эта история оказалась фальшивкой. Грейс вышла из здания с сумкой «Биркин» и оставила ее, в том же упаковочном мягком оранжевом мешочке, в мусорном контейнере на углу Восемьдесят первой и Мэдисон-авеню.
Хотя бы больнее ей уже не стало.
Боль вызвало кое-что другое. Фотографии: множество альбомов, фото в рамках на стенах повсюду, а еще отдельные особенно удачные снимки, где все они были застигнуты «врасплох» – ее муж, ее сын и она сама. Одного Джонатана удалить с них было невозможно, а Грейс не могла и помыслить, чтобы забрать эти снимки домой. Но и просто так выбросить их она тоже не могла. Ведь это была ее история и история ее сына тоже. Фотографии должны были храниться в доме Евы на Лонг-Айленде, именно там. Ее отец, в момент, когда его посетила невиданная доброта, согласился приехать к ней специально, чтобы забрать их. Это произойдет завтра, и фотографии окажутся там, где Грейс не придется их постоянно видеть. И они останутся там до тех пор, пока Генри – а может, и она сама, – не будут готовы забрать их назад.
И еще отец должен был привезти сервиз ее матери, все двадцать предметов лиможского фарфора «Хевиленд Арт Деко». Упаковывала его сама Ева. Сервиз тоже отправится в Коннектикут, и Грейс обязательно найдет место для него в своем маленьком простоватом домике. Это небольшое событие подняло ей настроение на фоне всепоглощающего уныния и печали. Грейс попыталась (но ей показалось, что безуспешно) передать Еве, как высоко она оценила подарки, но Ева почувствовала себя так же некомфортно, как и сама Грейс, когда дело дошло до этого фарфора. «Не глупи, – сказала она. – Если бы я только знала, что тебе хочется забрать этот сервиз себе! Ты ведь ни разу даже не намекнула. У меня же этого фарфора больше, чем достаточно, Грейс, и тебе это хорошо известно».
И все остались довольны.
Грейс снимала простыни с сушилки и, как могла, складывала их, когда зазвонил городской телефон, и консьерж доложил, что к ней пришел детектив. На секунду Грейс сделала вид, что не понимает, что все это может означать. Простыня у нее в руке была еще теплая. Ткань хорошего качества, да и цена достаточно высокая. Она была бледно-желтая или даже цвета небеленого сурового полотна. Наверное, раньше такой цвет называли беж, но теперь, как отметила Грейс, никто не говорил о простынях, что они бежевого цвета. Изъянов у простыни не было, только вот Грейс на ней спала и занималась любовью с Джонатаном. Она не могла начинать новую жизнь со старыми простынями с супружеского ложа.
Полицейский появился через несколько минут, и Грейс встретила его у входной двери. Теперь у нее в руках оказалась другая простыня, натяжная. Она никогда не умела складывать натяжные простыни, и сейчас у
