— А, это ты, наконец, Колум О'Хара. А что здесь делает Молли, если Бриди обещала, что приедет дочка моего Джералда?

Голос ее был тонким и сварливым, но не слабым и не надломленным. Чувство облегчения и спокойствия охватило Скарлетт. Это просто папина мама, о которой он так много рассказывал.

Она отпихнула назад Колума и опустилась на колени подле старушки, которая сидела в деревянном кресле у очага.

— Я дочка Джералда, бабушка. Он назвал меня в вашу честь Кэти-Скарлетт.

Старая Кэти-Скарлетт была маленькой и смуглой. Почти за сто лет кожа ее потемнела от солнца, ветра и дождей. Лицо стало круглым и сморщенным, как пожухлое яблоко. Но выцветшие голубые глаза оставались чистыми и ясными. Края синей шали, лежавшей на ее плечах, падали на колени, а совершенно белые волосы были прикрыты красной вязаной шапочкой.

— Дай-ка взглянуть на тебя, девочка, — сказала она, и ее сухие морщинистые пальцы приподняли Скарлетт за подбородок. — Клянусь всеми святыми, он говорил правду! У тебя глаза зеленые, как у кошки, — она торопливо перекрестилась. — Хотелось бы мне знать, откуда они взялись такие. А я-то думала, Джералд был пьян, когда писал мне все это вранье. Скажи мне, юная Кэти-Скарлетт, что, твоя дорогая мамочка была шлюхой?!

Скарлетт рассмеялась:

— Ну что вы, бабушка, она была святой!

— Да ну?! И мой Джералд на ней женился? Удивительно. А может то, что она имела несчастье выйти за него замуж, и сделало ее святой? Скажи, он до конца своих дней оставался таким же вздорным сумасбродом? Успокой. Господи, душу его…

— Боюсь, что так, бабушка.

Старуха оттолкнула ее.

— Она боится! Благодари Бога! Я молилась, чтобы Америка не сломала его. Колум, поставь за меня свечку в благодарность Господу.

— Конечно, — ответил Колум.

Она снова пристально вгляделась в лицо Скарлетт своими не по-старчески проницательными глазами.

— Я знаю, ты не хотела меня обидеть. Кэти-Скарлетт, я прощаю тебя, — глаза ее неожиданно вспыхнули, и маленькие сморщенные губы расправились в нежной, щемящей сердце улыбке, обнажая розовые десны, на которых не было ни одного зуба. — Я прикажу поставить еще одну свечу за то, что мне довелось увидеть тебя, прежде чем сойду в могилу.

Глаза Скарлетт наполнились слезами:

— Благодарю вас, бабушка.

— Не за что, не за что, — ответила старая Кэти-Скарлетт. — Уведи ее, Колум, я теперь могу быть спокойна.

Она закрыла глаза и уронила голову на покрытую шалью грудь.

Колум тронул Скарлетт за плечо:

— Пойдем.

Кэтлин выбежала из открытой двери, и куры во дворе бросились, кудахча врассыпную.

— Добро пожаловать, Скарлетт, — весело крикнула она, — чайник кипит, и свежие булочки поджидают вас!

Скарлетт изумилась перемене, происшедшей с Кэтлин. Она выглядела очень счастливой и здоровой. На ней была коричневая юбка по щиколотку, один край был поднят и заткнут за домотканый передник, повязанный вокруг талии так, что виднелись голубая и желтая нижние юбки. Хотя Скарлетт сама никогда не ходила в доме в халате, она удивилась, почему Кэтлин босиком и без чулок, которые ей так хотелось купить.

Скарлетт подумывала попросить Кэтлин, чтобы та побыла с ней у Молли. Она могла бы потерпеть и смириться со своей неприязнью к сестре дней на десять. Скарлетт понимала, что Кэтлин очень нужна ей. У Молли была служанка, выполняющая также обязанности горничной, но она совершенно не умела укладывать волосы. Но теперь это была другая Кэтлин, такая счастливая и уверенная в себе, что она ни за что не согласится прислуживать. Она подавила вздох и прошла в дом.

Он был таким маленьким! Больше, конечно, чем дом бабушки, но все же слишком маленький для семьи. Где же они все спят? Входная дверь вела прямо в кухню, которая была раза в два больше кухни в маленьком домике и во столько же меньше спальни Скарлетт в Атланте. Самым заметным предметом в комнате был очаг: большой и каменный, он располагался у правой стены. Слева от него поднималась крутая деревянная лестница с перилами, дверь от нее вела в другую комнату.

— Подвинь стул к огню, — посоветовала Кэтлин. Прямо на каменном полу очага низким пламенем горел торф. Такими же камнями был выложен весь пол в кухне. Все кругом было вымыто и начищено до блеска, и запах мыла смешивался с острым ароматом горящего торфа.

«О Господи! — подумала Скарлетт. — Моя семья действительно бедна. Но почему, почему Кэтлин так рвалась вернуться сюда?!»

Она через силу улыбнулась и села в резное деревянное кресло, которое Кэтлин придвинула к очагу.

Только потом, позже Скарлетт поняла, почему роскошная жизнь в Саванне не могла заменить Кэтлин маленького домика с соломенной крышей. О'Хара создали в Саванне Нечто вроде островка счастья, который был заселен только ими и воспроизводил ту жизнь, которую они знали когда-то в Ирландии. Здесь же все было изначальным и подлинным.

Кто-нибудь постоянно заглядывал в открытую дверь, восклицая: «Ну надо же, да тут все в сборе!» Затем их приглашали зайти и «посидеть у огня». Старики и дети, женщины и мужчины заходили один за другим, иногда по двое, по трое. Музыкальные ирландские голоса приветствовали Скарлетт, поздравляли Кэтлин с возвращением домой так тепло и сердечно, что обе были тронуты до глубины души. Это было небо и земля по сравнению с тем миром формальностей, где все покупалось и продавалось и к которому так привыкла Скарлетт. Люди так просто говорили, кем они ей приходятся, рассказывали об отце, вспоминали истории прежних времен, которые передаются из поколения в поколение.

Она словно видела Джералда О'Хара здесь, среди сидящих вокруг огня, узнавала его лицо, слышала его голос.

«Будто папа сам здесь, — подумала Скарлетт. — Я могу видеть, каким он был здесь в молодости».

Ей рассказали все городские и деревенские сплетни: кто куда пошел, кто что сказал и так далее…

Скарлетт казалось, будто всю жизнь она знакома и с кузнецом, и со священником, и с хозяином пивной, и с этой женщиной, у которой курица несет яйца с двумя желтками. В дверном проеме появилась лысая голова отца Донахера. Скарлетт показалось это вполне естественным, а когда он вошел, она поймала себя на том, что вместе со всеми украдкой глянула, заштопана ли дырка на сутане, которая вечно рвется, цепляясь за острый угол церковных ворот.

«Здесь всегда было так, — подумала она, — все друг друга знают, твоя жизнь, твои дела у всех на виду. Все какое-то маленькое, близкое и очень удобное».

Все, что она видела, слышала и чувствовала, было родным и узнаваемым, это был тот самый мир, к которому она всегда стремилась и знала, что здесь она действительно счастлива.

«Лучшего отдыха и придумать нельзя, — думала Скарлетт, — будет что рассказать Ретту. Может быть, вернемся сюда вместе когда-нибудь. Он ведь никогда не рвался уехать при первой же возможности куда-нибудь в Париж или в Лондон. Конечно, мы не сможем жить вот так, это слишком… слишком по-крестьянски. Но все равно оригинально. Завтра же надену свое ирландское платье, когда приду навестить их снова. И никакого корсета. Надену желтую нижнюю юбку, а сверху синюю… или, может быть, красную»…»