Лотар бросил «маузер» и опустился на колени рядом с дергающимся желтым телом; он пытался дотянуться до тела под тушей, но видна была только его нижняя часть: пара стройных голых ног и узкие мальчишеские бедра под рваной брезентовой юбкой.

Вскочив, Лотар схватился за львиный хвост; он потянул за него изо всех сил, и мохнатая туша неохотно сдвинулась, освобождая лежащее под ней тело. Женщина, сразу увидел он; остановился и поднял ее. Голова с густой гривой темных вьющихся волос безжизненно свесилась, и он подхватил девушку под шею, как держат новорожденного, приподнял и посмотрел в лицо.

Это было лицо с фотографии, лицо, которое он мельком увидел в подзорную трубу так давно, лицо, которое неотступно преследовало его. Но в нем не было жизни. Длинные темные ресницы опущены и слиплись, на гладком загорелом лице никакого выражения, сильный широкий рот расслаблен; мягкие губы раскрылись, обнажив мелкие белые ровные зубы, из угла рта стекает струйка слюны.

— Нет! — Лотар яростно замотал головой. — Ты не можешь…

Он замолчал. По широкому лбу из-под темных густых волос к глазу змеей пополз ручеек свежей алой крови.

Лотар сорвал с шеи хлопчатобумажный платок и вытер кровь, но она заливала лицо, и он не успевал ее вытирать. Тогда он разделил волосы и нашел на светлой коже головы рану — короткий, но глубокий порез от удара о ветку. На дне раны белела кость. Он соединил края раны и зажал ее носовым платком, потом перевязал шейным.

Он усадил незнакомку, пристроив ее раненую голову себе на плечо. Из-под свободной меховой накидки выскочила одна грудь, и Лотар почувствовал почти кощунственное потрясение: грудь была такая белая, нежная и уязвимая! Он быстро, виновато прикрыл ее и переключился на покалеченную ногу.

Раны испугали его: параллельные разрезы проникли глубоко в плоть икры, длинные, до самой ступни на левой ноге. Он осторожно уложил женщину и склонился к ее ногам; одну приподнял, опасаясь увидеть поток артериальной крови. Но нет, только темная венозная кровь продолжала сочиться, и Лотар облегченно вздохнул.

— Слава Богу!

Он снял тяжелую военную шинель и подложил под раненую ногу, чтобы предотвратить попадание грязи, потом стащил через голову рубашку. Она не стирана два дня — с купания в горном бассейне — и от нее несет застарелым потом.

— Больше ничего нет.

Он разорвал рубашку на полосы и перевязал ногу.

Он знал, что именно здесь кроется главная опасность: пожиратель падали носит на своих клыках заразу, а его когти почти так же смертоносны, как ядовитые стрелы бушменов. Когти льва частично были втянуты в подушечки. На них засохла старая кровь, висели клочки разложившейся плоти — верный источник воспаления, а после — антонова огня.

— Надо доставить тебя в лагерь, Сантэн.

Лотар впервые назвал ее по имени, и это доставило ему удовольствие, которое тут же сменилось страхом, когда он коснулся ее кожи, такая она была холодная — смертным холодом.

Он быстро посчитал пульс и изумился тому, как слабо и неровно бьется ее сердце. Он приподнял ее за плечи и закутал в толстую шинель. Потом осмотрелся в поисках своей лошади. Та ускакала на дальний конец поляны и теперь паслась. Голый по пояс, дрожа от холода, он побежал за ней и привел к дереву мопани.

А когда наклонился, чтобы поднять бесчувственную девушку, его как громом поразил какой-то звук.

Звук доносился сверху. Он резанул по нервам и пробудил глубоко запрятанные инстинкты. Это был отчаянный крик ребенка. Лотар быстро выпрямился и посмотрел вверх, на дерево. На верхней ветке висел какой-то узел, он дергался и покачивался из стороны в сторону.

Женщина с ребенком. Лотар вспомнил слова умиравшего бушмена.

Он прислонил голову девушки к теплой туше льва, подпрыгнул и ухватился за нижнюю ветку. Подтянулся и перекинул через нее ногу. Быстро вскарабкался к подвешенному свертку и обнаружил, что это сумка из сыромятной кожи.

Он развязал ремни и опустил сумку, чтобы заглянуть в нее.

На него смотрело маленькое возмущенное лицо. Когда ребенок увидел его, он еще сильнее покраснел и закричал.

Воспоминания о собственном сыне вернулись так неожиданно и причинили такую боль, что Лотар поморщился и качнулся на ветке. Потом крепче прижал брыкающегося, кричащего ребенка к себе и улыбнулся болезненной кривой улыбкой.

— Какой большой голос у такого маленького мужчины, — хрипло прошептал он. Ему и в голову не приходило, что это может быть девочка: такой высокомерный гнев бывает только мужским.

* * *

Легче было перенести лагерь под дерево мопани, где лежит Сантэн, чем перевезти ее. Ребенка пришлось взять с собой, но Лотар управился меньше чем за двадцать минут. Его страшила каждая минута, в которую он оставлял беспомощную мать в одиночестве, и он испытал огромное облегчение, когда привел вьючную лошадь туда, где лежала Сантэн. Та по-прежнему была без сознания, а ребенок обмарался и кричал от голода.

Охапкой сухой травы Лотар утер мальчику розовую попу, вспоминая, как оказывал такую же услугу своему сыну, и уложил его под шкуру так, что ребенок мог дотянуться до груди лежащей без сознания матери.

Потом поставил на небольшой костер котелок с водой и бросил туда кипятиться большую кривую иглу и моток крепких белых ниток, которые достал из своего мешка. В кастрюле с горячей водой вымыл руки карболовым мылом, выплеснул воду и, наполнив кастрюлю снова, начал промывать с мылом глубокие рваные раны на ноге Сантэн. Вода была обжигающе горячей, но он густо намыливал рану, лил горячую воду, смывал мыло, потом намыливал снова и снова споласкивал. И так несколько раз кряду.

Сантэн стонала и слабо вырывалась, но он держал ее и мрачно очищал страшные разрезы. Наконец, не вполне удовлетворенный, но опасаясь, что дальнейшая грубая очистка причинит необратимый вред нежной плоти, он пошел к седельным сумкам и извлек бутылку из-под виски, которую возил с собой четыре года. Эту бутылку ему дал врач, немецкий лютеранский миссионер, который лечил его раны, полученные в кампании против вторжения Сматса и Боты. «Это средство, — сказал ему врач, — однажды может спасти вам жизнь». Надпись на ярлыке, сделанную от руки, прочесть было невозможно. «Акрифлавин», — с усилием вспомнил Лотар; за это время уровень темно-коричневой жидкости понизился от испарения вдвое.

Он понемногу наливал жидкость в открытые раны и, похлопывая по ним указательным пальцем, добивался того, чтобы жидкость дошла до самого дна глубоких порезов. Последнюю каплю он вылил в рану на голове Сантэн.

Извлек из кипящего котелка иглу и нитки. Положив ногу женщины себе на колени, глубоко вдохнул.

— Слава Богу, она без сознания.

Он соединил края раны и ввел конец иглы в плоть.

Ему потребовалось почти два часа, чтобы зашить раны на разорванной голени; стежки были грубыми, но надежными — работа скорее парусного мастера, чем хирурга. Разорвав чистую рубашку на полоски, он перевязал раны, но, работая, понимал, что, несмотря на все его усилия, заражение почти неизбежно. Потом он занялся головой. Трех стежков оказалось достаточно, чтобы зашить рану, и тут сказалось нервное напряжение последних часов. Он пережил потрясение и страшно устал.