— Что тебе нужно? — спросила Хоуп. — Я отдам все, что захочешь.

— Ну еще бы, конечно отдашь, — сказал Орен Рэт. — Тебя как зовут-то?

— Хоуп.

— А меня Орен.

— Красивое имя, — сказала Хоуп.

Ники никак не мог повернуться на стульчике, чтобы посмотреть на незнакомого дядю, который щекотал и слегка покалывал его чем-то под подбородком. Пальчики у него были перемазаны кашей, и, когда он схватил Орена за руку, Рэт вышел у него из-за спины и на миг коснулся блестящим острым лезвием пухлой мордашки малыша, словно желая срезать кусочек скулы. Потом он снова отступил за спинку стула, внимательно наблюдая, как на лице Ники сперва отразилось огромное удивление, а потом он горько расплакался; тоненькая нитка крови проступила у него на щечке, словно наметка для кармана. Или вдруг вновь появившиеся жабры.

— Я к тебе по делу, — сказал Орен Рэт. Хоуп устремилась было к сыну, но Рэт махнул рукой, приказывая ей остаться на прежнем месте. — Ты ему не нужна. И каша ему совершенно ни к чему. Он печенья хочет.

Ники заорал во все горло.

— Он подавится, если ему сейчас, когда он так плачет, печенье дать, — робко сказала Хоуп.

— Ты что, спорить со мной будешь? — удивился Орен Рэт. — А хочешь знать, чем он подавиться может? Так я тебе объясню: вот я отрежу ему пипиську и в глотку засуну.

Хоуп дала ребенку печенье, и он перестал плакать.

— Вот видишь! — сказал Орен Рэт. Он приподнял детский стульчик вместе с Ники и прижал к груди. — А теперь мы пойдем в спальню. — Он мотнул Хоуп головой: — Ты иди первая.

Они вместе прошли в холл. Семья Стэндишей жила тогда в обыкновенном фермерском доме; они решили, что с маленьким ребенком в таком доме в случае пожара будет безопаснее. Хоуп прошла в спальню, а Орен Рэт поставил стульчик с Ники на пол за дверью. Кровь у Ники идти почти перестала, на щеке заметно было лишь небольшое пятно, и Орен Рэт стер это пятно ладонью, а ладонь вытер о штаны. Затем он вошел в спальню следом за Хоуп. И закрыл дверь. Ники, оставшийся за дверью, тут же заревел.

— Пожалуйста! — сказала Хоуп. — Он ведь в самом деле может подавиться! И он умеет выбираться из этого стульчика, или, скорее, сам стульчик перевернется, и мальчик упадет на пол. Пожалуйста! Он не любит быть один. Орен Рэт, точно не слыша ее, подошел к ночному столику и перерезал телефонный провод своим блестящим ножом так же легко, как разрезают спелую грушу.

— Ты ведь не очень хочешь спорить со мной, верно? Хоуп присела на кровать. Ники все еще плакал, но уже не так истерически и, похоже, вскоре действительно успокоится. Теперь заплакала Хоуп.

— А ну-ка, раздевайся! — велел Орен. И сам помог ей раздеться. Он был высокий рыжеватый блондин; волосы, прямые, гладкие, так плотно прилегали к черепу, как трава к земле после сильного паводка. Пахло от него силосом, и Хоуп припомнила бирюзовый грузовичок, который случайно заметила на подъездной дорожке как раз перед тем, как Орен появился у нее на кухне. — У тебя в спальне даже ковер есть! — удивленно заметил Орен. Он был худощавый, но мускулистый, с большими, неуклюжими руками, словно лапы щенка, который, когда вырастет, станет крупной собакой. Растительность у него на теле практически отсутствовала; кожа очень бледная, почти белая, как у всех блондинов, и отдельные светлые волоски терялись на ее фоне.

— Ты моего мужа знаешь? — спросила Хоуп.

— Я знаю, когда он дома, а когда нет… Послушай, — сказал Рэт, и Хоуп затаила дыхание, — а твой парнишка совсем и не возражает!

Ники что-то мурлыкал за дверью, посасывая твердое печеньице. Хоуп заплакала еще сильнее. И когда Орен Рэт быстро и неуклюже сунул руку ей между бедрами, она подумала, что настолько суха, что там даже и палец его не пролезет.

— Пожалуйста, подожди, — сказала она.

— Со мной не спорить!

— Нет, я просто думала тебе помочь… — Ей хотелось, чтобы он проделал все это как можно быстрее; она думала о Ники в высоком стульчике за дверью. — Я могу сделать так, что тебе будет гораздо приятнее, — сказала она неуверенно; она не знала, какими словами втолковать ему это. Орен Рэт сграбастал одну из ее грудей с такой силой, что Хоуп поняла: он никогда прежде ни одной женской груди не касался. Рука у него была просто ледяная, и Хоуп, вздрогнув, вся покрылась мурашками. А он ткнулся ей в грудь настолько неуклюже, что собственной макушкой чуть не разбил ей губы.

— Не спорить! — проворчал он.

— Хоуп! — крикнул кто-то.

Они оба услышали этот крик и застыли. Орен Рэт зыркнул глазами на перерезанный телефонный провод.

— Хоуп, ты дома?

Это была Марго, соседка и приятельница Хоуп. Орен Рэт коснулся холодным плоским лезвием ножа груди Хоуп, приставив острие к соску.

— Она сейчас войдет прямо сюда, — прошептала Хоуп. — Она моя близкая подруга.

— Господи, Ники, — услышали они голос Марго, — ты, как я вижу, кушаешь уже не за столом, а где придется, да? Скажи, мама одевается, да?

— Мне придется теперь трахнуть вас обеих, а потом всех убить, — прошептал Орен Рэт.

Хоуп обхватила Рэта за талию своими стройными ногами и что было сил прижала его, вместе с ножом, прямо к своей груди.

— Марго! — громко крикнула она. — Хватай Ники и беги! Пожалуйста, беги отсюда! — Голос ее звучал пронзительно. — Здесь какой-то безумец, и он хочет всех нас убить! Ники, Ники возьми!..

Орен Рэт лежал у нее на груди совершенно неподвижно, словно его обнимали впервые в жизни. Он не сопротивлялся и не пытался использовать нож. Они лежали и слушали, как Марго тащит Ники вместе со стульчиком через холл и через кухню на улицу. Хоуп слышала, как ножка стульчика зацепилась за холодильник, но Марго даже не остановилась и с грохотом потащила мальчика дальше, так и не попытавшись вытащить его из стульчика, пока не оказалась в полуквартале от дома Хоуп, не поднялась на собственное крыльцо, не открыла пинком собственную дверь и не заперла ее за собой на ключ.

— Не убивай меня, — прошептала Хоуп. — Просто уходи. И побыстрее. Тогда ты спасен. Ведь Марго сейчас звонит в полицию!

— А ну-ка, одевайся! — велел ей Орен Рэт. — Я тебя еще не поимел, а поиметь я тебя намерен непременно. — Боднув ее своей прилизанной макушкой, он в кровь разбил ей губу о зубы, и рот у Хоуп был весь перепачкан кровью. — Я к тебе по делу пришел, — все повторял он, но как-то