Весь год ходила молва, будто в храмах и святилищах тайно молятся за погибель клана Тайра — в отмщение монастырей Нары.

Пришла зима, а за ней — новый год, второй год эпохи Ёва, но положения в столице это не изменило. Риса в амбарах недоставало, на улицах появилось великое множество голодающих. Стражники Сыскного ведомства не успевали собирать трупы, начался мор. Люди, даже высокородные, боялись выйти из дому в страхе, что духи погибших заразят их болезнью. К концу четвертой луны правительство императора разослало обильные дары в двадцать два святилища поблизости от столицы, дабы умилостивить богов. Месяцем позже, видя, что новая эпоха не принесла избавления от бед, было решено переименовать ее повторно — начались годы Дзюэй. Однако и это не помогло. Засуха продолжалась. Пришла удушливая летняя жара, и все, кто мог, покинули столицу ради прохлады окрестных гор. Те же, что остались, распродали все ценности, чтобы купить риса, а не имевшие ценностей нищенствовали и побирались на улицах. С наступлением холодов дома стали рубить на дрова для обогрева. Грабили даже окрестные храмы. Родители умирали, отдавая последние крохи детям, влюбленные гибли, стараясь спасти друг друга.

Повсюду на улицах лежали непогребенные тела. Монахи, преисполнившись жалости, ходили меж покойников, чертя на челе санскритскую букву «а» и приобщая тем самым к жизни вечной.

В том году из значимых битв произошла лишь одна. На девятую луну дружина Тайра числом в несколько тысяч отправилась на восток — взять край Синано. Встретил ее двоюродный брат Ёритомо, Ёсинака, и вскоре легко одолел с помощью военной хитрости: приближаясь к Тайра, его знаменосцы держали алые стяги и только вблизи сменили их на белые знамена Минамото.

На востоке, в Канто, дела обстояли чуть лучше, но для большого похода провизии все же недоставало. Минамото Ёритомо проводил дни, рассылая пожертвования во все крупные святилища, чтобы заручиться их поддержкой. Особым приказом он запретил своим воинам грабить монастырские и храмовые угодья.

Его жена, Масако, тем временем родила сына… и обнаружила, что Ёритомо, пока она была в тягости, предавался утехам с наложницей, спрятанной неподалеку. Это вызвало настоящий переполох в поместье Ходзё, и двое челядинцев, которые помогали скрывать наложницу, по приказу Масако были зарезаны.

Так минул первый год эры Дзюэй, и не было двора, где бы не поселилась скорбь.

Тайра Мунэмори сидел подле ширмы ките, из-за которой виднелся край серого рукава.

— Благодатного тебе Нового года, сестрица, — сказал он.

В этом году среди министров ответственным за проведение новогодних торжеств избрали Мунэмори, а он со своей стороны постарался ограничить их пределами ограды Сёмэмон, где урон постройкам был наименьшим, а ремонт проводился в первую очередь. Падал легкий снег, но гуляньям это не вредило. Саке и вино лились рекой, позволяя вельможам ненадолго забыть о бедах мира.

— Верно, хуже проклятия нет, — пробормотала Кэнрэймон-ин по ту сторону занавеса. — Не могу смотреть на эти яства без мысли о несчастных, которым нечего в рот положить.

— Наш рис вовсе не лучшего качества, — возразил Мунэмори, — а лук и дайкон выросли здесь, в императорском саду. Ни то ни другое не годится для черни. Вдобавок в нынешние смутные времена правительство должно хорошо питаться, иначе повсюду наступит хаос.

— А если править будет уже некем? — спросила Кэнрэймон-ин.

— Безлюдья боги не допустят, — сказал Мунэмори. — Уж эта-то земная поросль никогда не переведется. Быть может, просто пришло время проредить всходы.

— Ты, вижу, совсем очерствел душой, — заметила Кэнрэймон-ин.

— Как и подобает главе клана, — напомнил ей Мунэмори. — А ты жалостлива, как положено женщине.

Он услышал, как сестра охнула и опрокинула свою чашку с рисом.

— Не разбрасывайтесь, государыня, если вам жаль голодных.

— Она была пуста. Сколькие из нас, — продолжила Кэнрэймон-ин, — смотрят на снег, усыпающий едва расцветшие бутоны сливы, с мыслями не о поэзии, а о том, принесет ли дерево плоды?

— Цвет сливы — знак надежды, так что подобные мысли вполне своевременны, я бы сказал.

— На что людям надеяться? Я слышала, Минамото стягивают силы в край Оми, недалеко от столицы. Они могут обрушиться на нас в любой миг!

— Не слушайте, что говорят, владычица. Это пустяк, не угроза. Как только горные тропы оттают, Корэмори с ними быстро разделается.

— Наш племянник? Тот, что бежал от уток?

— Тс-с, — тихо сказал Мунэмори. — Он усвоил урок и теперь куда более опытен, чем тогда.

Кэнрэймон-ин, помолчав, произнесла:

— Еще до меня дошли слухи, будто в следующую луну тебе дадут младший чин первого ранга. Поздравляю.

— Меня всячески заверили, что так и будет. Давно пора. Непросто, доложу тебе, давать указания Фудзивара, находясь лишь в четвертом ранге. Они меня попросту не замечают. Как здоровье юного государя?

Кэнрэймон-ин снова ответила не сразу.

— Довольно сносно, учитывая обстоятельства. Он как будто не унывает и старается не вникать в то, что происходит вокруг. Иные говорят, ему недужится оттого, что страдает земля.

— Вздор. Если земля отчего и страдает, так единственно от засилья Минамото. Как только мы их разобьем, все снова наладится. — Сказав так, Мунэмори, однако, поглядел в сад на мягко падающий снег, стараясь сохранить его вид в памяти. Он уже был наслышан о том, сколько воинов стекались под знамена Минамото, — часть возглавлял лихой Ёсинака, а часть — какой-то молодой выскочка по имени Ёсицунэ. Слышал Мунэмори и пересуды, согласно которым голод и мор, как и бедствия прошлых лет, предвещали скорое падение Тайра.

Мунэмори знал, сколько участков дворцовой стены имели подкопы и скольким был нанесен невосполнимый урон. Случись осада — и крепости долго не выстоять. По смутам Хогэн и Хэйдзи он помнил, что в бою внутри города все преимущества были на стороне нападавших — деревянные постройки, казалось, только и ждали, когда их подожгут. Даже укрепленную Рокухару можно было спалить несколькими меткими выстрелами.

Мунэмори знал: наступит час — может, раньше, а может, позже, когда Тайра и их малолетнему императору придется оставить Хэйан-Кё.

На семнадцатый день четвертой луны второго года Дзюэй Тайра Корэмори выступил из Хэйан-Кё по Северному сухопутному пути на битву с Ёсинакой. Его дружина была не так велика по сравнению с первым походом, но все же внушительна. Многие молодые воины жаждали случая показать себя в бою и прославиться. Десятки тысяч слетелись под знамена с гербовыми бабочками Тайра, стремясь броситься в битву после года уныния и скуки, — все, кроме «дяди Мунэмори», который опять остался в столице — «следить за порядком».

Войску такого размера, понятно, требовалось продовольствие, которого в столице не оказалось из-за неурожая. Ратникам Тайра был дан монарший указ изымать все необходимое в деревнях. Без того угнетенные крестьяне и землевладельцы смотрели, как их скудные припасы расхищаются воинами. Корэмори наблюдал, как обобранные крестьяне бегут в горы с одними узлами. «Эти люди не вспомнят нас добрым словом, — понял он. — Будем надеяться, что победим мы, не то у Минамото прибавится ополченцев».