Так кто же был этот Риббентроп, как человек и, конечно, как политик, который, еще не будучи сорокалетним, угодил в жернова большой политики, ставшие его судьбой? Кто он был, и откуда он пришел, когда в январе 1933 года политика схватила его, чтобы больше не выпустить?

Так как, помимо прочего, объектом полемики стало и имя нашей семьи, я хочу начать с самого начала. Я уже не помню, при каких обстоятельствах нам, детям, — моей сестре Беттине и мне, попало в руки семейное древо рода Риббентропов или Риббентрупов, как мы назывались в Средневековье. Мне, должно быть, было где-то десять лет. Я был, вероятно, учеником первого класса гимназии — в эпоху, когда немецкая гимназия еще стремилась дать своим ученикам по возможности широкую основу общего образования, — когда наш классный учитель доктор Людерс дал ученикам задание разузнать что-либо о происхождении наших фамилий. Я это задание либо забыл, либо родители, которых я мог бы спросить, отсутствовали. Во всяком случае, когда подошла моя очередь и меня вызвали рассказать что-то о моей семье, я, к стыду своему, сделать этого не смог. Людерс помог мне выпутаться из затруднительного положения, сообщив: «Вы, вероятно, происходите из Вестфалии, окончание — троп указывает на это с большой вероятностью».

Отец, разумеется, тут же расспрошенный мной, живо подтвердил предположения классного учителя; и выяснилось, что они с матерью совсем недавно побывали в «Риббентрупе», прелестной, размером в 400 моргенов (земельная мера в Германии = 0,25 га) усадьбе, расположенной недалеко от Бад-Зальцуфлена и до сих пор носящей это имя. Ему предложили ее купить. Речь шла о красивом неразгороженном земельном участке, находившемся, если быть точным, в Липпе (бывшем княжестве Липпе-Детмольд). Тогдашнее решение отца не покупать это владение было, с экономической точки зрения, безусловно, правильным, так как надвигался большой мировой экономический кризис. Отцовская осторожность позволила нам неплохо пережить тяжелые годы, хотя я до сих пор очень хорошо помню, что дома мы экономили. Во время войны это владение еще раз было выставлено на продажу. Однако отец считал, что, пока идет война, он, как министр, не имеет права покупать землю.

Эта крестьянская усадьба в первый раз была упомянута в реестре владений монастыря Херфорд в конце XII века под именем «Рикбрахтинкторпе». В старых документах также упоминается «господин де Рикбрахтинкторпе». Но генеалогических свидетельств о том, что речь идет о нашем прямом предке, у нас нет. Примерно в 1300 году крестьянские дворы, которых изначально было четыре, объединились у одного владельца под именем «Майерхоф». В XVI веке мы назывались «Майер цу Риббентруп». Наш дедушка Рихард неизменно обращал наше, внуков, внимание на то, что наши предки всегда были «свободными», а не «крепостными» — в те времена частое явление. Наша французская гувернантка повесила родовое дерево на стену детской комнаты, не забыв указать, что такая семейная традиция означает обязанность чего-то добиться в жизни, и присовокупив призыв к быстрому и добросовестному выполнению школьных заданий, который невозможно было пропустить мимо ушей.

Интересной фигурой среди наших предков был Фридрих фон Риббентроп. Его труд на благо прусского государства все еще сохраняет свое значение. Он был создателем «Прусской высшей счетной палаты», предшественницы Федеральной счетной палаты. В рамках военной реформы 1806 года он создал институт военных чиновников; другими словами, он придумал «казначея». С Блюхером у него возникла дружба после того, как во время битвы у Катцбаха в 1813 году он вмешался в бой, когда вновь сформированные прусские части пришли в расстройство, восстановив порядок с энергией и жесткостью. Блюхер назначил его управляющим оккупированными французскими территориями. В этой роли он должен был возвратить разграбленные Наполеоном немецкие культурные ценности. Его партнером по переговорам с французской стороны был известный директор Лувра Доминик Денон. В какой рыцарской манере он уладил эти дела, показывает письмо Денону, написанное им перед отъездом из Парижа и возвращением в Пруссию. В письме, в числе прочего, говорится: «…как бы, возможно, ни были также и для Вас неприятны наши служебные отношения, они послужили лишь тому, чтобы еще увеличить мое уважение перед ученым, чье ценное знакомство я почитаю для себя за счастье»[436]. В ответном благодарственном письме Денон пишет: «…Среди людей, созданных для того, чтобы ценить себя, служебные отношения являются причиной личных связей, из которых, в свою очередь, возникает дружба»[437]. Этот предок был также тем, кто разыскал в Париже квадригу с Бранденбургских ворот и распорядился о ее возвращении в Берлин[438].

Стоит упомянуть еще одного предка, не только из-за того, что он был храбрым офицером, и, будучи капитаном артиллерии при штурме Дюббельских укреплений во время немецко-датской войны 1864 года получил очень редко вручавшийся орден «Pour le Mérite» («За заслуги»), но и оттого, что мы стали его приемными потомками. Карл Бартольд Зигмунд Риббентроп, будучи командиром батареи гвардейской артиллерийской бригады, получил этот в той же степени красивый, как и редкий орден за — как было написано в представлении на награждение — большое спокойствие, осмотрительность и решительность при командовании батареей во время штурма Дюббельских укреплений, решившего исход войны. С большой скромностью он писал жене:

«Я ценю этот орден, наш высший военный орден, так высоко, что сам себе я бы его не вручил, и, смущенный милостью моего короля, не могу не думать о всех тех храбрых товарищах, заслуживших эту награду несравненно больше, чем я».

Брат нашего дедушки Риббентропа получил орден «Pour le Mérite», будучи генерал-лейтенантом и командиром дивизии в Первую мировую войну, и в коротком приказе сообщил дивизии, что получил этот орден за храбрость своей дивизии.

Награжденный за штурм Дюббельских укреплений капитан стал позже генералом и был пожалован дворянством. Отсюда на нашем гербе два скрещенных ствола артиллерийских орудий. Он внес большой вклад в дальнейшее развитие прусско-немецкой артиллерии. Будущий кайзер Фридрих как-то сказал ему: «Ну, Риббентроп, ваше имя история тоже не забудет!» Но это предсказание кайзера Фридриха осуществилось в меньшей степени на бравом генерале, чем, в обратном смысле, на его приемном внуке, моем отце. Нашего отца усыновила одна из дочерей генерала в 1925 году. Как же только не порочили и не клеветали на это усыновление, в котором, кстати сказать, не было ничего необычного! Рассказывают, что Геббельс выразился об отце так: «Дворянство он купил, а на богатстве женился».