Смог бы я это сделать? Смог бы я убить осознанно? Керриган вздрогнул. Действительно ли я хочу знать ответ на этот вопрос?

Уилл не знал толком, счастлив он или нет, и это его раздражало. Он крался по темным улицам Уриза, направляясь в таверну «Сломанный Киль». Ломбо и Алексия наняли маленькое суденышко, предназначенное для рыбной ловли, на котором обычно перевозили контрабанду.

Уиллу нравилось, что он сейчас не в армии, а в городе. Лагерная жизнь ему не подходила, тем более что все теперь знали, кто он такой. Профессия его предполагала анонимность, а потому даже самое благодушное проявление внимания было ему неприятно.

А уж то, что всем стало известно об его обмороке во время битвы при Свойне, выводило парня из себя. Уилл помнил лишь, как он поднимался на холм к палатке Адроганса, а это означало, что из памяти его испарилось что-то очень важное. Когда юноша очнулся, ему сказали, что битву они выиграли, что сам он не пострадал, однако ребра его болели так, словно бы он боролся с Ломбо.

Уилл был уверен в том, что обморок таких последствий не дает.

Единственное, о чем он жалел, покидая лагерь, — это о том, что он не может принять участие в освобождении заложников. У Адроганса в армии имелось несколько человек с криминальным прошлым. По правде говоря, таких людей обычно бывает в армиях куда больше, но в окраннельской кампании принимали участие лишь элитные части, преступным элементам места там не было. Те же, что все-таки нашлись, включая Уилла, приписаны были к разным отрядам. Их и призвали принять участие в освобождении заложников, потому что они могли открыть замки или кандалы и сделать еще что-нибудь в том же роде.

Уилла самого удивляло, что его прельщали не награда и не приключения, он прекрасно знал, что приключений здесь ждать не приходится. Он чувствовал на себе ответственность за освобождение заложников, и это было самым поразительным.

Ответственность Уиллу представлялась в виде огрызающейся дворняжки. Всю свою жизнь он отвечал только за себя. Пророчество взвалило на него куда большую ответственность, хотя он слабо себе ее представлял. Сосредоточившись, Уилл мог еще представить себе Кайтрин как будущего своего врага, но это сужало зону его ответственности. А вот заложники каким-то образом эту зону расширили, но как это произошло, он и сам не заметил.

Пока Уилл собирался принять участие в этой миссии, он был уверен в собственной неуязвимости и знал, что операция закончится успехом. Теперь же он в этом сомневался, и ему представлялось, что заложники будут либо ранены, либо убиты. Он чувствовал себя виновным в каждой капли пролитой ими крови. Потому что, если бы я был там, они все были бы спасены.

Сознание говорило Уиллу, что это все чепуха, однако с сердцем своим он ничего поделать не мог. И вот это его больше всего поражало. В прошлом он спокойно устранился бы от всякой ответственности — так же как тогда в Ислине я бросил Керригана. Он хотел помочь заложникам, но не мог этого сделать — это разъедало ему душу и не давало покоя.

Не исключено, что Уилл рехнулся бы на этой почве, если бы не новое задание. Несмотря на пророчество и полученные уроки, он по сути мало что знал о Короне Дракона и ее фрагментах. Уилл понимал, что негоже выпускать фрагмент из рук ответственных за него людей, а еще хуже, если фрагмент этот попадет к Кайтрин. Он своими глазами видел в Ислине, что может сделать дракон под ее влиянием.

Уилл не спорил: они должны вернуть фрагмент, а это означало, что он должен его выкрасть. Выходит, что он должен пойти против Азура Паука. От одной только мысли об этом мороз подирал его по коже. Об Азуре Пауке слагали песни от моря и до моря. Его прославляли и как бойца, искусно владеющего холодным оружием, и как любовника, и как непревзойденного вора. Уилл всегда мечтал стать королем Низины и превзойти его, однако кража у кумира в его планы не входила.

Уилл чуть голову себе не сломал, стараясь вспомнить подробности рассказов Маркуса об Азуре Пауке. Он все хотел найти какую-нибудь его слабость. Единственное, что он смог вспомнить, было презрительное замечание Маркуса о том, что Паук надолго у себя добычу не оставляет, потому что, как только азарт заканчивается, он теряет к ней всякий интерес. Уилл хотел это как-то использовать, но знал по собственному опыту: рассчитывать на глупость противника не следует.

Вор вошел в «Сломанный Киль» и протиснулся между столиками к друзьям. Керриган больше был похож на клоуна, чем на моряка. Дрени и Орла выглядели как положено. Они собирались уходить и допивали эль, Керриган же к пиву не притронулся. Потому Уилл осушил его кружку, после чего кивнул:

— Прилив начнется через час. Отбываем на «Пумилио».

Дрени положил руки на плечи Керригану и повел его впереди себя через толпу.

— Все в порядке?

— Да.

— Хорошо.

— Пока хорошо. — Уилл пошел следом и вздохнул. — Надеюсь, что и дальше у нас будет нормально.

Стоя на пристани, Алексия беспокойно повела плечами: без привычной тяжести кольчуги ей было не по себе, и девушка постаралась утешиться тем, что в легкой одежде она сможет действовать быстрее, так что недостаток защиты уравновесится достоинством нападения.

Еще ее беспокоил клинок, висевший на поясе. Саблю свою она нашла, но после поединка с Маларкекс металлическое лезвие совершенно затупилось. Адроганс настоял на том, что поскольку Алекс убила сулланкири, то она и заслужила право на ее оружие. Кроме того, что оружие это являлось наградой за доблесть, у него имелось еще одно преимущество: оно обладало магическими свойствами. Алекс могла воспользоваться им против другого сулланкири.

Мысль о том, что ей придется иметь дело с другими чудовищами, холодком отзывалась в сердце Алекс. Ворон предупредил ее, что не следует ожидать от клинка чудес, случись ей сразиться с Кайтрин: оружие, которое воительница сама создала, вреда ей причинить не может. Он, впрочем, согласился с Резолютом, утверждавшим, что в сражении с другими монстрами оружие Маларкекс окажется в высшей степени эффективным.

Алексия испытала оружие в единоборствах с Вороном. Так как это была сабля, то для фехтования она не слишком годилась, однако Алекс заметила ее несомненные достоинства, позволяющие наносить быстрые и сильные удары. Удалось ей обнаружить и некоторые недостатки нового оружия, но все же она старалась сдерживать себя, несмотря на то что Ворон был умелым фехтовальщиком.

Самым неприятным оказались собственные ощущения во время поединка. Алекс чувствовала себя независимой от оружия. Наступал момент, когда теплое ее отношение к Ворону вдруг исчезало. Она смотрела на него как на объект. Видела мышцы, которые ей необходимо порвать, органы, которые она собиралась насадить на клинок, как на шампур, кости, которые ей надо раздробить. Клинок отлично знал анатомию, и владелец его вел себя при этом так, словно бы решал арифметические примеры или определял положение звезд.

Больше всего Алекс ужасало то, что в душе ей хотелось такой отстраненности. Она знала, что войну можно свести к числам и позициям, углам, векторам и временным расчетам. Количественные факторы, имевшие отношение к качественным элементам, таким как мораль и традиция, представлялись несущественными, и ими можно было пренебречь. Война как наука исключала боль и страдание. Наука эта не интересовалась побудительными мотивами сражений, а списки потерь становились просто статистическими выкладками, необходимыми для последующих военных кампаний.