Зато этот вопрос интересовал людей в Любеке, издавна считавшемся «воротами в Скандинавию». Музею в итоге удалось вернуть три картины Мунка, в том числе «Портрет четырех сыновей доктора Линде», – правда, с условием, что они в ближайшее время не будут выставляться. Остальные картины были отправлены на продажу. Чтобы не провоцировать общественное мнение Норвегии, картины Мунка было решено продать при посредничестве фирмы Холста Халворсена в Осло, а не на международном аукционе, как другие.

Все это вызвало в Норвегии немало кривотолков. На протяжении летних месяцев 1937 года газеты выходили под характерными заголовками типа «Неужели Эдварда Мунка в Германии все-таки свергнут с трона?». Что же на самом деле происходило внутри закрытого немецкого общества, норвежцы плохо себе представляли. К примеру, один сочувствующий немцам читатель еще в ноябре 1937 года утверждал в газете, что слухи об изъятии картин Мунка являются враждебной пропагандой. Только через год стало окончательно ясно, что немецкие работы Мунка будут проданы.

Наконец из Берлина пришло своего рода объяснение – правда, не официальное: искусство Мунка в Германии вовсе не считается «дегенеративным», но в музеях не хватает места для произведений нового немецкого искусства – по этой-то причине и продаются работы современных зарубежных мастеров. А вот версия «Рабочих за уборкой снега» продаже не подлежит, потому что это дар Мунка немецкому государству в благодарность за организацию крупной выставки в 1927 году. О том, что эта картина осталась в Германии, теперь приходится только сожалеть – после войны она бесследно исчезла.

Вряд ли можно счесть объяснения немецкой стороны удовлетворительными, особенно в свете тех круглых сумм в валюте, которые принесла в казну продажа мунковских работ. При этом надо признать, что нацистская бюрократическая машина на свой кошмарный педантический лад работала безупречно. В декабре 1941 года, когда уже вовсю бушевала война с Советским Союзом, музею Любека была выплачена компенсация за конфискованные и проданные «дегенеративные» картины в размере 4360 марок.

Нельзя сказать, что Эдвард Мунк впал в Германии в полную немилость – в 1938 году, когда ему исполнилось 75 лет, немецкие газеты писали о нем довольно много. Правда, статьи в основном сдержанно излагали биографию художника, но в одной из них говорилось: «Мы гордимся Эдвардом Мунком, потому что он великий скандинавский художник, и достиг он этого величия благодаря нам. Не только потому, что он на протяжении многих лет жил в Германии и здесь его творчество расцвело в полную силу, но и потому, что именно у нас он впервые добился признания, задолго до того, как его гений прославили на родине».

Само собой разумеется, процесс изъятия картин никак не затронул частные собрания, – конечно, если они не принадлежали евреям, в этих случаях их постепенно конфисковывали вместе с остальным имуществом. Так, большая коллекция Гудтвалкера со временем превратилась в своего рода частный музей, существовавший до самого начала бомбежек, когда хозяину пришлось спасать картины. В письмах Мунку торговец сообщал, что посмотреть на картины приходит много народу. Среди гостей, приходивших к Гудтвалкеру именно с этой целью, был в ту пору никому не известный ирландский писатель – будущий лауреат Нобелевской премии Сэмюэл Беккет.

Ряды знакомых и друзей Мунка в Германии постепенно редели. Повинна тут была не столько политика, сколько неумолимое время. По-прежнему раз в год приходили письма от доктора Линде. Доктор писал, что он с женой живут тихо, слушают радио, читают хорошие книги и «во всем полагаются на фюрера». Главная радость в жизни для них теперь внуки. Время от времени давала о себе знать и Луиза Шифлер. Когда Мунк прислал ей привет через Гудтвалкера, она очень обрадовалась. «Кунстхалле» вернул ей «Купающихся мальчиков» – поскольку картина была частной собственностью, ее не конфисковали, а просто возвратили владельцу.

Что до Мунка, то он воспринял происходящее в Германии довольно спокойно. В это время художника в который раз принялись «донимать» его норвежские «преследователи»: «У меня есть что рассказать о преследованиях, которым меня уже 38 лет подвергает норвежская камарилья – ради этого стоит написать автобиографию». На сей раз преследование выразилось в маленьком замечании в книге о норвежской монументальной живописи, где живопись на холсте противопоставлялась технике фрески. Говоря об обращении, которому подверглись его картины в немецких музеях, художник проводит параллели с событиями 1892 года: «Ну вот опять вокруг меня поднялся шум в Германии – это ужасно глупо; впрочем, мне, как и раньше, не будет от этого никакой пользы». В любом случае уж его-то никак нельзя обвинить в том, что он навязывал немцам свои картины:

…Ведь я никогда не любил продавать свои картины; но, чтобы их заполучить, люди и здесь, и в Германии буквально ползали на коленях. Я же всегда печалился, когда приходилось расставаться со своими творениями, каждое из которых было необходимо мне для дальнейшей работы.

Мунк никогда не уставал подчеркивать, что у себя в Экелю ведет исключительно здоровый образ жизни. В 30-е годы он почти полностью отказался от мяса. И давал такой совет Тису:

Как член секты вегетарианцев говорю тебе – обратись! Покончи с каннибализмом – прекрати поглощать твоих теток, дядей и маленьких кузин с кроткими глазами – ешь лилии, ландыши и траву, подобно агнцу. Ты же и так наполовину вегетарианец: коньяк, бургундское и шампанское – это ведь кровь винограда.

В 1937 году художник нанял новую экономку. Ее звали Лив Берг, и она продержалась на работе дольше всех, вплоть до самой смерти Мунка. По заботливо составленным ею меню мы можем убедиться в том, что, хотя Мунк и отказался от мяса, аскетом он отнюдь не стал:

Вторник: Грейпфрут. Жареный палтус с тушеным щавелем. Простокваша.

Среда: Яичница с ветчиной. Спаржа. Кисель из ревеня.

Четверг: Фасолевый суп. Омары. Десерт «Застенчивая крестьянка»[114].

Пятница: Спаржа. Каша на сливках.

Суббота: Тушеный омар в панцире. Кисель из ревеня.

Правда, значительная часть продуктов, в том числе, возможно, и спаржа, выращивались на месте, в Экелю, где у Мунка постоянно работал садовник, присматривающий за поместьем.

Несмотря на здоровый образ жизни, в конце 1930-х художник много болел. Правый глаз как будто больше его не тревожил, зато начались проблемы с левым. Мунка по-прежнему мучили бесконечные приступы бронхита, а сил, чтобы сопротивляться болезням, у него оставалось все меньше – ведь художнику было уже под восемьдесят.

Последний раз за границу он съездил в Гётеборг в 1937 году. Мунк приехал, осмотрел свои картины в местном художественном музее и пообедал с Акселем Румдалом. А потом исчез, и до самого отъезда домой о нем не было ни слуху ни духу. Румдал сожалел, что им не довелось пообщаться подольше, но не обиделся. Он знал Мунка уж двадцать пять лет и понимал, как ему важно отдохнуть в «человеческой пустыне» Гётеборга.