А мысли Эллиота Фримантла текли в том же направлении, хотя Мелу это и не было известно. При всех прочих своих качествах Эллиот Фримантл был ещё и прагматик. Он уже давно пришёл к убеждению, что в жизни удачи всегда сменяются неудачами и наоборот. Иной раз неудача бывает непредвиденной и абсурдной. Случай, причуда судьбы, мелкая оплошность могли превратить уже почти состоявшийся успех в чудовищное поражение. Утешением служило то, что бывало и наоборот.

Встреча с управляющим аэропортом Мелом Бейкерсфелдом была именно такой оплошностью, которой следовало избежать. Даже после первого с ним столкновения, служившего — как теперь уже понимал Фримантл — явным ему предостережением, он всё еще продолжал недооценивать своего противника и торчать в аэропорту, вместо того чтобы поскорее отсюда убраться. И ещё одно обстоятельство слишком поздно обнаружил для себя Фримантл: Бейкерсфелд отнюдь не прост — он игрок и умеет рискнуть. Только азартный игрок мог сделать такую ставку, как сделал Бейкерсфелд минуту назад. И только Эллиот Фримантл сразу же понял, что Бейкерсфелд сорвал банк.

Фримантл знал, что Ассоциация адвокатов может весьма отрицательно отнестись к его сегодняшней деятельности. Более того: у него уже были однажды неприятные столкновения с наблюдательным комитетом Ассоциации, и ему отнюдь не улыбалось снова попасться ему на крючок.

Бейкерсфелд прав, думал Фримантл. Взыскивать судебным порядком причитающийся ему на основе подписанных с ним соглашений гонорар он не станет. Риск слишком велик, а шансы на победу ничтожны.

Но он, конечно, не сложит оружия. Завтра, решил Фримантл, он составит обращение к жителям Медоувуда, подписавшим эти соглашения. Он постарается убедить их сохранить его как своего постоянного юрисконсульта за оговорённую ранее сумму гонорара. Впрочем, он не надеялся, чтобы многие откликнулись на его предложение. Слишком большие сомнения удалось Мелу Бейкерсфелду — чтоб он пропал, наглая рожа! — поселить в их душах. Какую-то малость всё же он, верно, наскребёт — у тех, кто найдёт для себя приемлемым продолжать вести с ним дела. Ну, а дальше уж ему придётся решать, стоит ли овчинка выделки. О том же, чтобы сорвать большой куш, больше не приходится и мечтать.

Но не сегодня-завтра подвернётся что-нибудь ещё. Так всегда бывает. В результате усилий Неда Ордвея и ещё нескольких полицейских толпа начала постепенно расходиться — в зале ожидания восстанавливалась нормальная циркуляция пассажиров. Микрофоны и телекамеры убрали.

Мел Бейкерсфелд увидел Таню Ливингстон — она пробиралась сквозь редевшую толпу.

В эту минуту одна из жительниц Медоувуда — она уже не раз попадалась Мелу на глаза в этот день — преградила ему дорогу. У неё было выразительное интеллигентное лицо и каштановые волосы до плеч.

— Мистер Бейкерсфелд, — негромко произнесла женщина, — мы тут много говорили между собой и теперь понимаем некоторые вещи лучше, чем раньше. И всё же я не услышала ответа на вопрос: что же мне сказать моим детям, когда они плачут и спрашивают: почему не велят этому шуму, чтобы он перестал шуметь и не мешал нам спать?

Мел грустно покачал головой. Безыскусные слова этой женщины заставили его почувствовать, насколько бесплодно было всё, что здесь сегодня происходило. Он понимал: ему нечего ей ответить. И сомневался, что такой ответ может быть найден — до тех пор, во всяком случае, пока жилища людей и аэропорты будут соседствовать друг с другом. Он всё ещё раздумывал над ответом, когда Таня Ливингстон протянула ему сложенный листок бумаги.

Развернув его. Мел прочёл отпечатанное на машинке сообщение, носящее явные следы спешки:

«рейс 2

взрыв воздхе.

смлет поврждн есть раненые.

взрщается сюда, трбует

экстрнн. псадки, ориент. время прибл. 0130.

кмдир запршвает впп три-ноль.

кдп сообщ. три-ноль блкрвана».

Доктор Милтон Компаньо, практикующий терапевт-хирург, делал всё, что подсказывали ему наука и опыт, чтобы спасти жизнь Гвен Мейген, лежавшей среди груды залитых кровью обломков в конце салона туристского класса. У него не было ни малейшей уверенности в том, что его старания увенчаются успехом.

Когда бомба взорвалась, ближе всех к месту взрыва, если не считать самого Герреро, находилась Гвен Мейген.

Её могло убить на месте — как Герреро. Но этого не произошло; она ещё была жива — в силу двух обстоятельств.

Находясь в непосредственной близости от места взрыва, Гвен в то же время была защищена от него дверью туалетной комнаты и телом Герреро. Каждой из этих преград в отдельности было бы недостаточно, чтобы спасти жизнь Гвен, однако вместе они в какой-то мере ослабили силу удара.

В то же мгновение был повреждён фюзеляж, и произошёл второй взрыв — и взрывная разгерметизация.

Динамитным взрывом тяжело ранило Гвен, и она, обливаясь кровью, отлетела назад; однако силе взрыва теперь противостояла другая сила — волна сжатого воздуха, рвавшаяся наружу в пролом фюзеляжа. Было так, словно сшиблись два урагана. Но уже в следующую секунду разгерметизация одержала верх, подхватила взрывную волну и увлекла за собой в непроглядный мрак разрежённых атмосферных высот.

Динамитный взрыв был мощным, но нанесённые им повреждения ограничились узким участком.

Сильнее всех пострадала Гвен, лежавшая теперь без сознания в проходе. Второй жертвой оказался очкастый молодой человек, который, выйдя из туалета, испугал Герреро. Раненный, оглушённый взрывом, он был весь в крови, но не потерял сознания и устоял на ногах. Ещё человек пять-шесть были ранены и контужены различными обломками. Остальные получили ушибы и лёгкие ранения от пронёсшихся через салон предметов, которые волна разгерметизации потащила в пролом фюзеляжа.

В первые мгновения после разгерметизации всех, кто не был пристёгнут к сиденью, повлекло к зияющей дыре в фюзеляже, и в наибольшей опасности оказалась снова Гвен Мейген. Однако при падении она инстинктивно, а быть может, случайно зацепилась рукой за ножку кресла. Это спасло её, а её тело послужило преградой для других.

Через несколько секунд вихрь, созданный разгерметизацией, начал слабеть.

Теперь самую грозную опасность для всех — как для раненых, так и для непострадавших — представляла нехватка кислорода.

Хотя кислородные маски тотчас выпали из своих гнёзд, лишь немногие пассажиры не растерялись и сразу воспользовались ими.

Впрочем, кое-кто начал действовать тут же, пока было ещё не поздно. Все стюардессы, где бы они ни находились, мгновенно — вот когда сказалась тренировка — схватили кислородные маски и показали пассажирам, что надо делать. Среди пассажиров было трое врачей, отправившихся на время своих каникул в путешествие вместе с жёнами. Понимая, что дорога каждая секунда, они надели маски и заставили окружающих тоже их надеть. Джуди, племянница таможенного инспектора Стэндиша, проворная восемнадцатилетняя девушка, не только сама без промедления надела маску и на себя, и на ребёнка в соседнем кресле, но и показала знаками родителям ребёнка и другим пассажирам через проход от неё, чтобы они сделали то же самое. Миссис Квонсетт, старый опытный «заяц», много раз во время своих полётов без билета наблюдавшая, как стюардессы демонстрируют применение кислородных масок, тоже не растерялась, схватила одну маску для себя, а другую для своего приятеля-гобоиста, которого она силой заставила опуститься в кресло рядом с собой. У миссис Квонсетт уже не было уверенности, что она выйдет из этой переделки живой, но это не слишком её тревожило; однако как бы ни развернулись дальше события, она хотела присутствовать при них до конца.