— Проснулся?

— Да, — тихо сказал Игорёк.

— Будешь вставать? Или еще полежишь?

Было все равно, лежать или вставать. Он так и сказал:

— Все равно.

— Тогда вставай, — решил Сергей. Он сидел у письменного стола и тяжелым охотничьим ножом чистил картофелину. Длинные ленты кожуры отрывались и падали на разостланную в ногах газету. Еще неочищенные клубни раскатились по столу среди книг.

Жизнь брала свое. Среди неотступных мыслей о маме, среди приступов тоски, стал в конце концов проступать интерес к окружающему. И однажды Игорёк спросил:

— А что это за лоси на горе?

Сергей обрадовался проснувшемуся мальчишкиному любопытству.

— Если хочешь, пойдем посмотрим! И вообще прогуляемся по лесу…

Игорьку было по-прежнему все равно, однако… пойти в лес было все-таки, кажется, лучше, чем сидеть в комнате. И они пошли. И Сергей, стараясь по пути разговорить племянника, разговорился сам. И прочитал Игорьку свои стихи:

Кажется, у меня, автора, это была первая мысль не просто о дороге, а о Д о р о г е. А для Игорька — первый толчок освобождения от непрерывной печали. Смутная пока догадка, что в дороге (в Д о р о г е!) может быть спасение.

— Дядя Сережа… А ты, когда пойдешь в какую-нибудь экспедицию… можешь взять меня с собой?

Сергей притянул закутанного мальчишку к своему полушубку.

…Потом, если верить раздерганным строчкам плана, многое еще было непросто. У Сергея — никакого опыта отцовства. У мальчишки — рецидивы тоски по прежней жизни. А тут еще соседка Зинаида Филипповна обвинила мальчишку в мелкой краже («Да я не обижаюсь, я понимаю: сирота, безотцовщина…»). Сергей дуре-соседке не поверил, но Игоря отругал за грубость («Она все же взрослый человек, а ты ей такие слова…») Ну, одно, другое, дошло даже до слов: «А может, тебе и правда лучше будет в интернате?»

Игорь бежал из дома. Сергей, Эдик и его собака-лайка Уран отыскали его довольно быстро — в лесу, у чахлого самодельного шалашика и полупогасшего костерка. Игорёк не сопротивлялся и ничего не говорил, когда Сергей на руках нес его домой. Нет, у самого дома все же сказал:

— В интернат все равно не пойду. Лучше умру…

— Тогда больше не валяй дурака, — буркнул двоюродный дядюшка. Хотя чуть не вырвалось другое: «Балда, я без тебя тоже… чуть не помер…»

Больше они не ссорились. Игорёк после этого словно сразу повзрослел. Он теперь уже не плакал по ночам. И вообще не плакал. До того летнего дня, когда Сергей и Эдик сказали, что нынешнюю экспедицию взять его не могут. Ну, никак.

— Ты же обещал! Еще зимой!

— Но не в такую же! Это трудная дорога!

Впрочем, это уже из другого рассказа. Он должен был называться «Путешествие будет опасным» — под таким названием шел тогда на советских экранах американский вестерн «Дилижанс».

Путешественники не плачут. Игорёк это знал. И он крепился. Он сдерживался, пока была хоть капелька надежды, что его возьмут. Но ему снова сказали

— Нет.

И он заплакал. Потому что было уже все равно.

Этого никто не заметил сразу. Он просто отвернулся. Но скоро его о чем-то спросили, а он не ответил. И тут увидели, что его худые лопатки тихо вздрагивают под новой сиреневой футболкой.

Тогда ему сказали:

— Ну… черт с тобой.

Еще ему сказали, чтобы он не хныкал, если будет солоно в пути. И пусть не рассчитывает на поблажки.

Боже мой, разве он хотел поблажек!

Он повернулся. Он ждал только слова, чтобы помчаться за рюкзаком.

Сергей никогда не думал, что слезы на мальчишечьих щеках могут высыхать так быстро…

Третий недописанный рассказ, который должен был стать последней частью повести, назывался по-разному: «Три патрона», «Последний патрон» или просто «Патрон».

Для соединения с предыдущими эпизодами нужна была сюжетная вставка. В ней следовало объяснить, для чего и как Игорёк и Сергей оказались вдвоем на лесистом берегу реки, вдали от жилья, в двадцати километрах от лагеря экспедиции. В общем, как-то оказались. И возвращались в лагерь вдоль реки. Берег местами был болотистый. Сергей вытаскивая из жижи ноги, уперся в корягу прикладом малокалиберной винтовки. Винтовка оказалась заряженной. (Из рассказов таежных людей я знал, что такие случаи бывают несмотря на всяческие предосторожности). Пуля попала Сергею в плечо…

Сергей сперва крепился: рана, мол, неопасная, дойду. Но скоро ослабел. Они забрались на приткнувшуюся к берегу баржу. С нее было легче сигналить лодкам или крупным судам, которые ходили по реке.

Несколько лет назад моторист буксирного катера по неопытности посадил пустую баржу на мель. Сам он снять ее не мог, а пока пришла помощь, спала вода и баржа оказалась на песчаном острове. Там она и осталась, чтобы рассыхаться на солнце и давать приют случайным путешественникам в маленькой кормовой каюте.

Сейчас баржа снова была окружена водой. Она стояла на отмели, и от берега ее отделяла протока. Течение нагнало в протоку обрывки плотов и отдельные бревна, которые сгрудились там так плотно, что до баржи по ним можно было добраться как по мосту…

Игорёк, как умел, перевязал Сергею плечо с нестрашной на вид ранкой (круглая дырка, из которой иногда толчками выкатывались красные ягоды-капли). Помог лечь на топчан. Поспешил на палубу, чтобы покричать и помахать тем, кто будет проплывать мимо. Проплыла лишь одна моторка. Далеко. Люди на ней не обратили на мальчишку внимания. Или не поняли, что у него беда. Чтобы сильнее привлечь их внимание, Игорёк зарядил винтовку и пальнул в воздух. Но малокалиберка щелкнула совсем негромко — словно треснул в лесу сучок. Игорёк вставил новый патрон, но сообразил — это последний. С досадой отбросил винтовку. Она стукнула о палубу, подскочила и упала с борта. Сначала на плоты, затем скользнула между бревен в воду…

Игорька не очень огорчила потеря. По сравнению с бедой Сергея это был пустяк. В конце концов, дикие звери нападут едва ли, а вот что будет с Сергеем…

Тот был в забытьи — то ли дремал, то ли потерял сознание.

Игорь опять выбрался на палубу, потом на берег. Набрал сушняка, сложил на палубе костер. В сумерках разожжет его. Должен же кто-то заметить! Он действовал почти автоматически, изо всех сил скрутив в себе страх и отчаянье. Нельзя было ни бояться, ни впадать в панику. Иначе… Но думать про «иначе» он себе тоже не разрешал.