Называя «Гиперборей» журнальчиком, Брюсов как бы показывает все неуважение к этому изданию, осуществленному на деньги его участников. Как тут не вспомнить Анну Ахматову, которая на склоне лет беседовала с М. Зенкевичем, и тот обратил внимание, что акмеистов, в отличие от символистов, никто не финансировал. У них вообще не было меценатов, как, например, у Брюсова меценатом был Поляков. Им приходилось складываться и выкупать уже изданные номера поэтического журнала «Гиперборей».

Все-таки и в те годы были критики, которые давали более объективную картину родившегося литературного движения и его поэтов. Одним из таких критиков был ныне широко известный В. Жирмунский. В той же «Русской мысли» только в декабре 1916 года в аналитической статье «Преодолевшие символизм» он писал: «…Мы всмотрелись внимательнее в произведения трех наиболее значительных поэтов „Гиперборея“ и обнаружили в них явление новое, целостное и художественно-значительное. Не случайная близость объединила молодое поколение, не случайная вражда оторвала их от символистов, а внутреннее родство и единство настроения и направление между собой и внутреннее расхождение с „учителями“, симптоматичное для новой литературной эпохи. Наиболее явные черты этого нового чувства жизни — в отказе от мистического восприятия и мистического углубления явлений жизни и в выходе из лирически погруженной в себя личности поэта-индивидуалиста в разнообразный и богатый чувственными впечатлениями внешний мир. С некоторой осторожностью мы могли бы говорить об идеале „гиперборейцев“, как о неореализме. В акмеизме ли будущее нашей поэзии? Несомненно, за последние годы и в самом символизме, и вне его наблюдается поворот в сторону нового реализма… Но если литературное будущее, которого мы ждем, не в поэтах „Гиперборея“, в них все-таки ясно выразились потребность времени, искание новых художественных форм и интересные достижения». Обрушившийся вал критики не сломил молодых поэтов. С октября 1912 года по апрель 1913-го прошло десять заседаний Цеха поэтов.

В феврале с литературным докладом об акмеизме выступил в литературном обществе Сергей Городецкий. Интересно, что именно во время этого вечера Клюев заявил о своем выходе из Цеха поэтов, обосновав свой уход расхожей фразой, «что рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше».

Зато 16 февраля в Цех были на очередном заседании приняты новые члены: С. Радлов, В. Курдюмов, Д. Цензор, В. Юнгер, В. Парнах, В. Гарднер.

4 апреля Н. В. Недоброво и Е. Г. Лисенковым было создано враждебное Гумилёву Общество поэтов. Тем не менее, по воспоминаниям В. Пяста, жена поэта, Ахматова, его регулярно посещала.

В мае, когда Николай Степанович находился в Африке, наконец разрешено было вернуться в Россию бывшему его кумиру — поэту Константину Бальмонту, который за печатание каких-то бунтарских стихов попал в опалу и жил во Франции, но в связи с празднованием 300-летия дома Романовых был амнистирован. В Москве на Брестском вокзале его встречали поклонники с букетами цветов. Поэт тоже бросал всем ландыши, когда люди обступили его вагон. Вновь печать заговорила о значении символизма для русской культуры. В столице Бальмонту была устроена овация. На вечере поэт Рюрик Ивнев прочел «Оду Бальмонту». Владимир Маяковский попытался от имени футуристов учинить литературный скандал, но ничего не получилось.

В это же время в отсутствие мэтра радикально настроенные члены Цеха поэтов выясняли, кто из них более акмеист. 7 июня Владимир Нарбут писал Михаилу Зенкевичу: «Знаешь, я уверен, что акмеистов только два: я да ты… Какая же Анна Андреевна акмеистка, а Мандель (О. Э. Мандельштам)? Сергей Городецкий — еще туда-сюда, а о Гумилёве и говорить не приходится. Не характерно ли, что все, кроме тебя, меня да Манделя (он, впрочем, лишь из чувства гурмана), боятся трогать Брюсова, Бальмонта, Сологуба, Иванова Вяч.? Гумилёв даже — по головке погладить». Известно, что Нарбут и Зенкевич в Цехе были в числе поэтов, поддерживавших Городецкого, и считались его людьми.

Летом накал страстей стал спадать. Да и самого синдика не было. Он вернулся в Санкт-Петербург только 20 сентября, пропустив открытие сезона в «Бродячей собаке» в ночь с 30 на 31 августа.

Николай Степанович возобновил осенью занятия в университете и поселился на Васильевском острове в Тучковом переулке. На этот раз Гумилёв записывается на лекции «Введение в романскую филологию», «Античные религии», «Сравнительная морфология», «История греческой литературы», «Просеминарий по старофранцузскому языку», «Семинарий Плеяда», «Введение в немецкую филологию».

В сентябре поэт написал пьесу «Актеон». Она, как и манифест об акмеизме, должна была стать художественной декларацией принципов нового движения. На примере «Актеона»[44] можно пронаблюдать, как Гумилёв работал с историческими фактами: детально изучая материал той или иной эпохи, он брал основные исторические события, лиц, участвовавших в них, а потом строил свою схему сюжета и поведения героев, не заботясь о точности фактов и отношений между героями.

Актеон Гумилёва, если вглядеться повнимательнее, это все тот же Адам, символизирующий адамизм и, следовательно, акмеизм. Его принципы — принципы самого поэта Гумилёва: он дерзает восстать ради божественной красоты и готов заплатить за это самую высокую цену — жизнь. Для него красота, искусство, божественная поэзия выше жизни. Об искусстве поэт почти всегда пишет с трагическим пафосом. Вспомним хотя бы его стихотворение «Волшебная скрипка». Он — дерзающий Адам — готов отдать жизнь за поцелуй Дианы, за волшебство вдохновения и поэзии. Он прост в своих желаниях и инстинктах, и он велик в своем стремлении быть причастным к высшему источнику, к божественной поэзии, которую в данном случае олицетворяет Диана.

То, что «Актеон» не просто пьеса, понимали многие современники и исследователи творчества Гумилёва. В ноябре-декабре 1913 года на трех заседаниях Общества ревнителей художественного слова читали свои новые произведения Н. Гумилёв, А. Ахматова, О. Мандельштам. Конечно, центральное место в обсуждении занимал «Актеон». На одном из этих заседаний 30 ноября Гумилёв вместе с В. Чудовским и В. Недоброво был избран во второй раз в совет общества. Обсуждение «Актеона» было бурным, и стихи остались вне главного внимания. По некоторым данным, обсуждение пьесы «Актеон» продолжалось на заседании общества и 8 декабря. Об этом сообщалось в первом-втором номерах «Аполлона» за 1914 год: «Особенно продолжительные прения вызвало чтение Н. Гумилёвым его одноактной драмы „Актеон“».

Пьеса увидела свет в седьмом номере журнала «Гиперборей». Ее высоко оценил папа Мако впоследствии в своей книге «На Парнасе Серебряного века» назвал ее «удачнейшей из драм в стихах…», подчеркнув, что она заняла весь номер «Гиперборея». Г. Иванов в приложении к газете «День» в выпуске «Литература, искусство, наука» 28 октября 1913 года писал: «Очаровательная лапидарность стиля, стремительное развитие действия — таковы отличительные качества новой пьесы… Ритмические достоинства „Актеона“ заслуживают особенного внимания. Чистыми, как плески горного ключа, гекзаметрами говорит Диана, в звучных и отрывистых стихах превосходно передана вечерняя песня охотника и ужас затравленного оленя»[45].