В. Миронов

Рим, население которого превысило миллион, все заметнее и все откровеннее погружался в дрему. Праздная жизнь становилась уделом не только патрициев, но в какой-то мере и плебса. Богачей в Риме, правда, было не так уж и много. Цицерон отмечал, что в Риме, по словам трибуна Филиппа, трудно найти и 2000 хорошо обеспеченных людей (олигархов). Но именно они, пожалуй, определяли погоду и заказывали музыку. В римском обществе победила философия эгоизма и гедонизма. Росло число обслуги: пленные пекари, повара, кондитеры. Ей как-то надо было выделиться. Будущее зависело от того, понравятся ли их блюда новым хозяевам. Возникли конкуренция и зависть. В итоге в городе, недавно вовсе не знавшем, что такое хлеб, вдруг стали продавать несколько его сортов, отличавшихся не только по качеству, но и по вкусу, цвету и форме. К услугам сладкоежек и гурманов были различные печенья и сладости. Примерно около 171 г. до н. э. поваренное искусство возведено в ранг науки. Саллюстий писал, что знать «охватила страсть к распутству, обжорству и иным удовольствиям».

Чтобы разнообразить стол, они «обшаривали землю и море; ложились спать до того, как их начинало клонить ко сну; не ожидали ни чувства голода или жажды, ни холода, ни усталости, но в развращенности своей предупреждали их появление». Закатывались немыслимые пиры. В поместье уже упоминавшегося вольноотпущенника Трималхиона (персонажа комедии Петрония) денег – тьма, земли столько, что и соколу не облететь, упавшие на пол серебряные блюда выбрасываются вместе с мусором, а из брюха зажаренного кабана (к восторгу публики) вылетают живые дрозды. За столом не сидели, а лежали. Чтобы было удобнее вкушать как можно больше пищи, богачи вкушали, раздеваясь до пояса… Украсив себя венками из мирта, плюща, фиалок и роз, они ложились к столу. Рабы снимали обувь, мыли им ноги и руки. Вилок тогда не признавали. Римляне, как и греки, всё ели руками. По обычаю греков, пиры завершались грандиозными попойками. Присутствующие за столом избирали президента. Для увеселения знати приглашались фокусники, актеры, танцовщицы, шлюхи.

Краснофигурная ваза. V в. до н.э.

Автор «Книги сатир», Петроний, описал картину времяпровождения богатых вольноотпущенников… Когда мы наконец возлегли, молодые александрийские рабы облили нам руки снежной водой, омыли ноги и старательно обрезали заусеницы на пальцах. Не прерывая неприятного дела, они пели не смолкая. Когда же он попросил пить, услужливый мальчик исполнил просьбу, распевая так же пронзительно. Пантомима с хором, а не триклиний почтенного дома! Между тем подали изысканную закуску; все возлегли на ложа, исключая самого хозяина Тримальхиона, которому по новой моде оставили самое высшее место за столом. Посреди стола стоял ослик коринфской бронзы с вьюками, в которых лежали белые и черные оливки. Над ослом возвышались два серебряных блюда, по краям были выгравированы имя Тримальхиона и вес серебра. Далее описано, как все наслаждались этой роскошью. Затем внесли под музыку и уложили на маленьких подушечках Тримальхиона. Его бритая голова выглядывала из ярко-красных одеяний, а вокруг закутанной шеи намотан шарф с широкой пурпурной оторочкой и свисающей бахромой. Это всех рассмешило. На руках красовалось большое позолоченное кольцо из чистого золота, с припаянными железными звездочками. Для того чтобы выставить напоказ другие свои драгоценности, он обнажил правую руку, украшенную золотым запястьем и браслетом из слоновой кости. В зубах он ковырял серебряной зубочисткой. Пришедший вслед мальчик принес хрустальные кости на столике терпентинового дерева, где автор заметил нечто утонченное: вместо белых и черных камешков были уложены золотые и серебряные динарии. Затем пришли кудрявые эфиопы с маленькими бурдюками вроде тех, из которых рассыпают песок в амфитеатрах, и омыли нам руки вином, а воды никто не подал. В суматохе упало большое серебряное блюдо: один из мальчиков его поднял. Заметив это, Тримальхион велел надавать рабу затрещин, а блюдо бросить обратно на пол. Явившийся буфетчик стал выметать серебро вместе с прочим сором за дверь. В это время раб принес серебряный скелет, устроенный так, чтобы его сгибы и позвонки свободно двигались во все стороны. Когда его несколько раз бросили на стол, он, благодаря подвижному сцеплению, принимал разнообразные позы. Так все мы пили и удивлялись столь изысканной роскоши. Любопытно, что хозяин дома и пира Тримальхион стал купцом и предпринимателем в новые времена. Некогда он был рабом и таскал на спине бревна, но затем благодаря своей предприимчивости накопил большие капиталы. Он производил шерсть, разводил пчел и даже выписывал из Индии семена шампиньонов. Это же видим мы и в нынешней России, где подобного рода «вольноотпущенники» в недавнем прошлом торговали цветами, селедкой, занимались фарцовкой, были валютчиками, но теперь вот стали министрами, премьерами, депутатами.

Амфора с изображением пира

В итоге богатая и пресыщенная публика не могла достойно ни руководить государством, ни удовлетворить женщину… Петроний в «Сатириконе» рассказывает историю молодого человека, который влюбился в женщину, что «краше всех картин и статуй». Нет слов для описания ее красоты: «глаза – ярче звезд в безлунную ночь», а «ротик подобен устам Дианы, какими придумал их Пракситель». А уж руки, ноги, шея – ну что лебедушка: белизной «они затмевали паросский мрамор». И вот когда «демократу» надо было «явить мужскую силу», исполнилось проклятие Приапа (сексуального божества), его «демиург» вместо боевой позы с позором склонил голову. Тут уж не поможет ни золотая вилка из дворцовой коллекции, ни вилла в Испании. Импотенция поразила Рим, как она поразила «демократов-трансвеститов». Петроний дает совет, как вылечиться: пациент должен придерживаться диеты, обращаться за помощью к божествам (и не лезть в политику), а также взять фаллос, обмазанный маслом с толченым перцем и крапивным семенем и глубоко засунуть его себе в анус. Окружающие во время этой процедуры должны хлестать его крапивой по нижней части голого тела. Говорят, помогает… Эпикурейцы и стоики усиливали настроения декаданса, призывая людей прожигать жизнь легко, незаметно, бездумно, слепо. Совет таков: «Нельзя вносить слишком много разумности в жизнь, не убивая жизни».

Однако пройдет время, и они же сами воспримут в философии Эпикура лишь ее гедоническую, наиболее животную часть, от которой сам философ был далек.

Тициан. Даная, на которую пролился золотой дождь

Да что говорить, если даже великий Цицерон, моралист, республиканец, певец старого уклада и «заветов предков», выступая в суде в защиту некоего Марка Целия Руфа (56 г. до н. э.), типичного молодого римлянина, оратора и политика, восклицал: «А неужто любовь блудниц запретна для юношей? Если кто так думает, то, что уж говорить, он очень строгих правил и чурается не только нашего распущенного века, но и того, что дозволено обычаем предков. В самом деле, когда же было иначе, когда это порицалось, когда запрещалось, когда нельзя было того, что можно? Я готов и определить, что именно, – но не назову никакой женщины, пусть об этом думает кто как хочет. Если какая-нибудь безмужняя особа откроет дом свой всем вожделеющим, если будет жить не таясь как продажная женщина, если будет пировать с чужими мужчинами, и все это в городе, в садах, в многолюдных Байях; если, наконец, и ее походка, и наряд, и свита, и блестящие взгляды, и вольные речи, и объятия, поцелуи, купания, катание по морю, пиры заставляют видеть в ней не просто развратницу, а бесстыдную шлюху, – то скажи, Луций Геренний, когда некий юноша окажется при ней, разве будет он совратителем, а не просто любовником? Разве он посягает на целомудрие, а не просто удовлетворяет желание?» После столь убедительной, страстной речи суд оправдал этого Руфа.