И еще — она чувствовала напряжение спутников, будто они конвоируют опасного вооруженного рецидивиста… Или действительно с каким-то биг-боссом случилось что-то непредвиденное?

На сердце у Али сделалось тоскливо и пусто, а в голове крутилась лишь одна фраза: «Все, девочка. Влетела».

Коридор блока "С" был абсолютно пуст. Настолько, что казался совершенно необитаем. Аля догадалась, что они находятся на самом верхнем этаже здания. Шли вдоль одинаковых дверей, замкнутых электронными замками, людей в этом коридоре не было вовсе. Здесь не было даже теней: одинаковое серое освещение лишь едва-едва выкрадывало из мрака затянутый ковровым покрытием пол, и только тот участок, где проходили люди, освещался матовым светом из скрытых длинных плафонов по бокам. Это создавало мучительную иллюзию, что и впереди и позади ничего нет и серый сумрак заканчивается просто пустотой. А еще Але показалось на мгновение, что и мира-то никакого нет, вообще нет, а есть — вот эта высвеченная дорожка из ниоткуда в никуда, и она идет по ней уже тысячу лет. Никак не меньше.

И мотаюсь, цел покуда, не чета снобам, занудам, прилечу из ниоткуда, улетаю — никуда, сочиняю дальни страны — там моря, там океаны, там богатство чистоганом и безделья нет следа…

Эти песенные строчки пронеслись в голове девушки и показались ей полным бредом: море? Что такое «море»? Это же из другого, нездешнего мира!

Неудивительно, что люди, проводящие в этих стенах большую часть жизни, так легко относятся к чужой смерти. Для них она выражается пустой цифирью обезличенных потерь, реальная боль и реальная кровь остается вне таких коридоров, да и что эти люди называют потерями? Ведь вместе с жизнью человек теряет солнце, море, снег… Вместе с жизнью он теряет способность любить… Кто в здешних полутемных неживых лабиринтах может оценить это?

— Пришли, — безэмоционально, просто констатируя факт, произнес тот, кого Аля обозвала про себя пегим. И еще… В его голосе девушка почувствовала большое внутреннее напряжение. И до того ей было неспокойно, а теперь…

— Назвался груздем… — нервно хохотнул за спиной девушки прибалт.

Слово «груздем» он произнес с придыханием — «хрустем». Аля вспомнила, что такая манера произношения в фонетике называется «аспирация», вот только откуда взялось это знание и зачем оно ей теперь?.. Напряжение в тусклом, словно наполненном невидимыми электрическими разрядами воздухе разрасталось, но и его Аля ощущала несколько отвлеченно и даже равнодушно: будь что будет. Всему приходит конец, любому кошмару… Пожалуй, серьезно ее беспокоило лишь одно: внешне все было буднично и скучно до зевоты! Она и зевнула — раз, еще…

«Близнецы», пегий и белесый, переглянулись, уж кто и кому моргнул — было не заметить. Пегий поднял руку и нажал кнопочку зуммера — дверь открылась, их ждали.

За дверью находился обширный секретарский «предбанник», уставленный дежурной офисной мебелью. Мерцали экраны компьютеров. Навстречу шагнул молодой еще человек, ну истинный херувимчик: белокурый, голубоглазый, с розовым природным румянцем на щеках, будто только что спустившийся с рекламы кукурузных хлопьев. Тренированное тело, будто сплетенное из мышц и сухожилий, без единой жиринки, делало его статным и представительным. Аля догадалась: пухлые губки и ангельский румянец на щеках очень молодили этого парня, на самом деле ему было куда как за тридцать! Портили его глаза: бледно-голубые, они, казалось, совсем выцвели в сумраке этих коридоров и стали похожими на влажную тряпку. Аля даже плечиками передернула: как она могла решить, что он красив?!

Румяный блондин долго смотрел на Алю, потом сказал:

— Откуда вы ее притащили?

— Из медпункта. Блондин только кивнул.

— Готовы?

— Да.

— Пошли.

Блондин крепко-накрепко прихватил Алино запястье.

— Вы что? Больно! — едва слышно сказала она, поддавшись общему настроению.

— Молчи, — свистящим шепотом просипел блондин, толкнул дверь, рванулся вперед, увлекая девушку за собой.

— Он там. — Блондин подбородком указал подручным на дверь в глубине комнаты. — Спит. Ну, что стали? Он — безумен. А потому — опасен. Пошли! Живо!

«Близнецы» переглянулись. Прибалт достал из внутреннего кармана маленькую коробочку, оттуда — наполненный шприц. Снял защитный колпачок, надавил поршень, капелька слезинкой сорвалась с жала и растворилась в ворсистом ковре.

Бесшумно ступая, оба двинулись к двери.

— Сделайте аккуратно. Чтобы ни единого синяка, — бросил им в спину блондин. Пегий только кивнул, сосредоточившись на задаче.

Аля замерла, уже начиная догадываться о своей роли здесь… Мысли скакали лихорадочно, как подогретые допингом ахалтекинцы: ее взяли, как куклу, сейчас умертвят кого-то там, за дверью, потом — расправятся с ней, как с «врачом-вредителем», «убийцей в белом халате»… Возможно, и «заказчик» уже прописан и указан в сценарии: иначе — зачем бы огород городить, гораздо проще — уколоть принципала самим безо всяких фокусов… Сердце билось часто-часто: как только эти двое скроются за дверью, нужно ударить блондина по голени, вырвать руку, выдернуть-пистолет… Ребятки принимают ее за настоящую медсестру, и в этом ее преимущество.

Два выстрела треснули сухо, как сухие заборные жерди; следом — еще два, контрольные. Оба, пегий и прибалт, неловко, будто заваленные ветром снопы, упали замертво, ткнувшись в густой ворс ковра. Оцепеневший было от неожиданности блондин выпустил Алину руку, крутнулся… Снова треснуло, и его сшибло на ковер: он завалился рядом с массивным дубовым столом; пиджак на плече быстро набухал кровью.

Аля обернулась. У стены, в скрытом до этого в книжных стеллажах алькове, стоял невысокий, сухой старичок с гладко зализанными остатками волос и жиденькими водянистыми глазками под жесткими кустиками бровей. В руке его чернел маленький пистолетик. Блондин, прижимая ладонь к раненому плечу, прошептал только:

— Лир…

Аля замерла: тот, кто причинил ей столько бед, — вот он, рядом… И что ей теперь делать? Но старик, казалось, не обратил на нее ни малейшего внимания. Он скривился в ироничной усмешке; зрачок пистолета смотрел прямо в грудь скрючившемуся на ковре блондину.

— Милый Лаэрт, тебе уже стоило бы знать… «Сумасшедший…» — сымитировал старик интонацию блондина. — Такую роскошь, как безумие, может позволить себе только здравомыслящий человек. А все-таки забавно. Лаэрт, кто бы мог подумать?

Я, грешный, считал тебя лишь блеклой игрой моего воображения, а ты, ворон этакий? Решил, что вырос и пора клевать хозяина? — Лир рассмеялся скрипучим нервным смехом. — Беда с вами, слугами. Впрочем, раньше властители были мудрее: по смерти их жены, слуги, чада и домочадцы находили упокоение в том же кургане, что и владыка. Кому на ум приходило изменить господину? То-то. А нынешние… Все — себе на уме. Забывая, что меняются лишь времена, а нравы — остаются. Никому не нужны чужие рабы.