— С меня хватит! — восклицает он. — Я потратил на нее уйму времени, отняв его у других детей. Между прочим, их у меня шестеро. Шестеро! — повторяет он со значением.

Овца, спохватившись, охает и ахает.

ПРИПу это приятно. Крыса знает, что он возвел глаза к потолку. Словно все шестеро чад свалились на него откуда-то оттуда, безо всякого его в том участия.

— Натягивал бы презерватив, когда совсем невмочь, — замечает она. — Глядишь, и детей было бы поменьше.

ПРИП теряет дар речи. Такое с ним случается только, когда он спит. Ему это вредно в бодрствующем состоянии, почти смертельно, потому что слишком уж непривычно.

— Да что же это такое! — возмущается Овца. — И не стыдно тебе? Давай-ка, уходи отсюда, пока твой отец вконец не расстроился.

ПРИП обретает голос и начинает кричать, как он расстроился. Так расстроился, что дальше некуда. Дай ему бог дожить до возвращения домой, потому что он чувствует приближение инфаркта.

Овца выталкивает Крысу за дверь и спешит на помощь к погибающему ПРИПу. В ситцевом платьице в цветочек она похожа на подушечку для булавок. Очень встревоженную, но до того безобидную, что Крыса даже позволяет себе на нее смотреть.

Она уходит. В приемной, конечно, очень славные кресла, но лучше уж сидеть на гвоздях. До следующего визита ПРИПа осталась ровно неделя, и Крыса знает, что он его ни за что не пропустит. Он обожает ее навещать. Это, наверное, самое его любимое занятие. Крыса поднимается по лестнице, не отрывая глаз от своих неоднократно оскорбленных ботинок. Она всегда смотрит под ноги, куда бы ни шла — так можно быть уверенной, что тебя не занесет куда-то, где тебе не хочется быть. У всех свои проблемы. У нее — эта. Прочие девы Дома предпочитают везде таскать с собой матрасы, как улитки свои домики. Матрасы прилагаются к ним или они к матрасам — не разберешь, но, видно, так им спокойнее, пребывать на чем-то знакомом, пропитанном собственным запахом. С недавнего времени несколько таких матрасов-самолетов всегда можно застать на Перекрестке.

Крыса садится на край одного из матрасов, протиснувшись между ним и диваном. Ботинкам не хватает места, поэтому их она запихивает под диван.

— Смотри не сломайся, когда будешь вставать, — советует Филин из шестой. — Человеческое тело несовершенно.

На матрасе довольно людно. Крысу это удивляет. Хозяйки матрасов всегда расценивали их как эквивалент кровати и пускали подсесть к себе далеко не каждого. Теперь все не так. На каждом человек по пять-шесть, хозяйки возбуждены до истерики — хихикают, ерзают, закатывают глаза. Для них это почти групповуха. Парни, не понимая, в чем дело, улавливают эти флюиды и тоже теряют голову.

Среди жмущихся друг к другу и страстно сопящих людей Крыса кажется себе бесплотной и невидимой. Они играют в слова. Угадав очередное слово, с преувеличенным восторгом аплодируют, обнимаются и целуются. Бирки Крысы запотевают.

Слон, сидящий перед ней на диване, достает изо рта резинового жирафа и, пытаясь хлопать вместе со всеми, роняет его ей на колени. Очень обслюнявленного и изжеванного жирафа.

Крыса, не глядя, протягивает ему игрушку. Слон не берет. Прячет лицо на плече у Коня и тихо хнычет. Конь берет жирафа, говорит Крысе спасибо, а Слону: «Ай-ай-ай, чего это ты расхныкался, как маленький?» Потом с удовольствием объясняет всем вокруг, что Слон ужасно боится Крысы.

— Ведь боишься же, Слоник? Не надо бояться тетю. Она хорошая.

— Страшная, — бормочет Слон, зарываясь в плечо Коня так, что тот едва не падает с дивана.

Девчонки на матрасе сдавленно хихикают. К их веселью присоединяется Филин. Загадывают новое слово.

— У нее ножики на пальцах… острые ножики, — шепчет Слон, еле слышно. — Только их не видно…

Крыса встает и протягивает ему руки.

— Смотри сам, нет никаких ножиков. Где бы они уместились — твои ножики?

В бирках отражается только она сама. В перевернутом виде. Челка закрывает левый глаз, губы печально кривятся.

Слон жмурится изо всех сил, чтобы не видеть страшных ножей, которые ему так настойчиво предлагают на рассмотрение.

Крысе любопытно, что он на самом деле видит, глядя на нее. Жаль, Слон ничего не может толком объяснить. Но если бы мог, не был бы Слоном, а значит, ничего бы не видел.

Левый матрас не угадал слово. Правый матрас ликует. Филин с Бедуинкой целуются взасос. Крыса смотрит на них с большим интересом. Неужели это приятно? Вылизывать чужой рот языком? А если бы у одного из них был насморк, они бы так смогли? Или с насморком не целуются? Бедуинка, задохнувшись, откидывается на свернутую валиком куртку, вытирает рот и достает из жакета пачку печенья.

— Пожуем?

— О да! — страстно отвечает Филин, глядя вовсе не на печенье.

Бедуинка со вздохом разрывает пакет.

Крыса уходит.

В коридоре намного тише, чем на Перекрестке. И почти никого нет. Только Рыжий затаился у двери второй, словно подкарауливая кого-то.

— Привет, — говорит он Крысе. — Ты куда?

— К себе, — пожимает плечами она. — А что?

— Ничего. Выглядишь как-то не очень. Может, зайдешь в гости? У меня отличный ликер. По-моему, тебе не помешает выпить.

Пока Крыса думает, хочется ли ей пить в компании Рыжего, ее заталкивают во вторую. Войдя, она сразу спотыкается о то, что в Крысятнике называют столом.

Рыжий раздвигает спальные мешки, заслоняющие обзор: хлопает по ним, и они отъезжают по веревкам, к которым подвешены, как выпотрошенные шкуры. Из единственного, который лежит на полу, доносится храп. Ужасно воняет чьими-то носками.

Крыса садится на пол перед столом-ящиком, облокачивается о его поверхность и тут же к ней прилипает.

— Черт, — шипит она, потирая сладкие локти. — Как вы тут живете, хотелось бы знать?

— Так и живем. Здесь не всегда так грязно. По средам мы устраиваем уборки, а сегодня, как назло, вторник. Самый грязный день.

— И сколько сред вы пропустили? Только честно.

Рыжий достает из рюкзака фляжку, наливает Крысе в колпачок и передает его сразу в руки, не связываясь со столом.

— Ликер из мандариновых шкурок. Полный отпад.

— Сам делал?

Он смеется:

— Нет. Не бойся. Купил у Братьев Поросят. Все стерильно. Представляешь, Фазаний ликер?

В бирке Крысы — пара пучеглазых очков и ничего более. Потом и очки заслоняет фляжка.

— Как поживает ПРИП? — спрашивает Рыжий, вытирая ликерные усы.

— Отлично. Два его персидских кота и две дворняжки тоже поживают хорошо. У одной — которая Милли — был понос, но она уже оправилась, спасибо.

— О-о-о, твой папа любит животных? — изумляется Рыжий.