Элан понимал, что сегодняшнее слушание будет сосредоточено в плоскости юридической формалистики и что его противоборство с А. Р. Батлером неизбежно зайдет в дебри малопонятных непосвященному статей закона. Поэтому он заранее решил привнести в свое выступление максимум человечности.

Он продолжал:

– Я бы хотел привлечь внимание суда к ордеру о депортации, выданному министерством по делам иммиграции.

Элан процитировал слова, которые знал наизусть:

«…Задержать и депортировать вас в место, откуда вы прибыли в Канаду, или в страну, уроженцем или гражданином которой являетесь, или в такую страну, каковая может быть одобрена…»

Человека, настаивал Элан, нельзя депортировать одновременно в четыре места. Поэтому должно быть принято какое-то решение, к какому из четырех относится ордер.

– И кто же примет такое решение? – задал Элан риторический вопрос, на который сам же и ответил:

– Напрашивается вывод – только власти, выдавшие ордер на депортацию. Однако с их стороны никакого решения не последовало, кроме лишь распоряжения о том, чтобы мой клиент, Анри Дюваль, был подвергнут заключению на судне. Подобными действиями – или бездействием – капитан судна был поставлен перед немыслимым и неосуществимым выбором из четырех возможных.

– Это равнозначно тому, – темпераментно воскликнул Элан, – как если бы ваша честь признал человека виновным в преступлении и сказал: “Я приговариваю его либо к трем годам в исправительном доме, либо к двенадцати ударам палкой, либо к шести месяцам в местной тюрьме, и пусть кто-нибудь за стенами этого суда определит, какое из этих наказаний применить”.

Элан прервался, чтобы выпить глоток воды со льдом из стакана, поспешно наполненного Томом Льюисом. По лицу судьи скользнула тень улыбки. А. Р. Батлер с внушительно бесстрастным видом сделал у себя в блокноте какую-то пометку.

Элан продолжал:

– Я утверждаю, милорд, что ордер о депортации в отношении Анри Дюваля не имеет силы, поскольку не может быть выполнен в точности.

Теперь он перешел к делу “Король против Ахмеда Сингха” – к самой прочной опоре всех его аргументов, – цитируя подробности по принесенному в суд толстенному тому, в котором он заранее подчеркнул наиболее важные места. В 1921 году канадский судья постановил, если оставить в стороне юридическую лексику, следующее: получивший отказ иммигрант, Ахмед Сингх, не может быть депортирован исключительно лишь на судно.

В равной степени, настаивал Элан, это относится и к Анри Дювалю.

– С точки зрения закона, – заявил Элан, – обе ситуации идентичны. Таким образом, ордер о депортации должен быть аннулирован, а мой клиент освобожден.

А. Р. Батлер важно шевельнулся и сделал еще одну пометку; вскоре ему представится возможность опровергнуть этого Мэйтлэнда и представить свои аргументы. А пока Элан уверенно продолжал свою речь. Он обещал сенатору Деверо: “Я собрался выиграть…"

* * *

Сидевший рядом с А. Р. Батлером Эдгар Крамер с огорчением следил за затягивающейся процедурой.

Эдгар Крамер по долгу службы достаточно знал законы, и это знание плюс интуиция подсказывали ему, что для министерства по делам иммиграции слушание разворачивается далеко не благоприятно. Он также инстинктивно чувствовал, что, если приговор суда будет не в их пользу, козлов отпущения станут искать в самом министерстве. И один был под рукой – он сам.

Эта мысль не покидала Эдгара Крамера с момента получения сухой и резкой телефонограммы два дня назад:

"Премьер-министр.., крайне неудовлетворен.., ведением дела в кабинете судьи.., не следовало предлагать специального расследования.., ожидает в будущем более эффективной работы”. Помощник премьер-министра зачитывал этот нагоняй по телефону, как показалось Крамеру, с особым удовольствием.

Эдгара Крамера вновь охватили возмущение и обида за такую вопиющую несправедливость. Ему даже отказали в элементарном праве защищаться, объяснить лично премьер-министру, что специальное расследование было навязано ему этим вот судьей и что, поставленный в немыслимую, невероятную ситуацию, он выбрал наименее опасный и наиболее быстрый ход.

Перед отъездом из Оттавы он получил совершенно четкие инструкции. Заместитель министра сказал ему лично: “Если этот Дюваль не имеет законных оснований для получения разрешения на въезд в качестве иммигранта, его нельзя впускать в страну ни при каких обстоятельствах”. Более того, Эдгар Крамер был уполномочен предпринимать с этой целью все необходимые юридические меры, в чем бы они ни заключались.

Его также предупредили, что ни политический нажим, ни поднятая общественностью шумиха никоим образом не должны помешать строгому соблюдению закона. Такой приказ, как ему сказали, исходил прямо от министра, мистера Уоррендера.

Как и всегда на протяжении своей карьеры, Эдгар Крамер добросовестно следовал полученным инструкциям. Несмотря на то, что сейчас здесь происходило, он неукоснительно соблюдал закон – закон об иммиграции, принятый парламентом. Он проявил исполнительность и лояльность и не допустил ни малейшей небрежности. И не его это ошибка, что какой-то выскочка адвокатишка и обманутый им судья свели все его усилия на нет.

Непосредственное руководство, полагал Эдгар Крамер, его поймет. И все же… Неудовольствие премьер-министра – это совсем другое.

Порицание из уст премьер-министра может подкосить чиновника, оставить на нем неизгладимое клеймо, воспрепятствовать продвижению по службе. И даже при смене правительств подобный приговор имеет обыкновение оставаться висеть над тобой черной тенью.

В его случае порицание не было особенно серьезным, и, возможно, премьер-министр уже напрочь стер его из своей памяти. И тем не менее у Эдгара Крамера появилось тоскливое предчувствие, что его будущее, столь блестящее всего неделю назад, слегка поблекло и потускнело.

Чего ему следует опасаться и никак нельзя допустить, так это еще одного спорного шага. Если премьер-министру вновь напомнят его имя…

В зале судебных заседаний журчал поток слов. Судья несколько раз перебивал выступавших вопросами, и сейчас А. Р. Батлер и Элан Мэйтлэнд углубились в вежливый спор по поводу тончайших деталей закона. “…Мой ученый друг заявляет, что ордер отвечает точным формулировкам статьи 36. Я утверждаю, что добавление этих запятых может быть очень важным. Они не соответствуют точным формулировкам статьи 36…"

Эдгар Крамер люто ненавидел Элана Мэйтлэнда. Он столь же сильно хотел в туалет. В последние дни душевные переживания, в том числе и гнев, оказывали на него такое действие. Нельзя также отрицать, что позывы стали следовать чаще, а боли – резче. Эдгар Крамер попытался выбросить из головы эту мысль.., забыть.., думать о чем-нибудь другом…

Он посмотрел на Анри Дюваля, тот широко улыбался, не понимая происходящего, взгляд его блуждал по залу. Все чутье Крамера.., весь его опыт.., говорили ему, что этот человек никогда не устроит себе жизнь. Против него было его прошлое. Какую бы помощь ему ни оказали, он никогда не сможет приспособиться и ужиться в стране, которой ему не понять. Для людей его типа существовала хорошо известная схема поведения: кратковременная вспышка энтузиазма, энергии и предприимчивости, потом полное безделье, праздность и лень, жадная погоня за легкими деньгами, упадок, распад.., линия эта неуклонно вела вниз… В досье министерства найдется множество подобных случаев: суровая действительность, которую не желают замечать оторванные от жизни идеалисты.