Письмо написано от руки, но не Шелепиным, зарегистрировано в канцелярии КГБ, следовательно, отправлено обычной почтой. И если не считать его подделкой, то это означает, что в 1959 году на весь Комитет госбезопасности была всего одна пишущая машинка, да и та к этому времени сломалась.

В «письме Шелепина» указаны на 1959 год целыми и хранящимися в архиве «учетные дела на военнопленных» Старобельского лагеря, но эти дела были сожжены еще 25 октября 1940 г., о чем инспектор Письменный и сержант госбезопасности Гайдидей в тот же день составили акт, до сих пор хранящийся в архиве.

«Письмо Шелепина» написано с густым польским акцентом. Это только в понимании иностранцев: раз Советский Союз, то в нем должны быть и «советские органы власти». Внутри СССР так никто не сказал бы, поскольку слово «советский» абсолютно однозначно и определенно относилось только к законодательной ветви власти в СССР – к Верховному Совету, облсовету, райсовету. Но только назывались они не «советские органы власти», а «органы советской власти», и только так, поскольку «советский» в данном случае это не принадлежность к государству, а собственное имя специфического органа власти. (Кстати, органы советской власти к Катынскому делу никакого отношения не имели.) И названия этих органов даже рядовыми гражданами не путались, а уж работниками КГБ! Поэтому строки «письма Шелепина»: «Для Советских органов… по инициативе Советских органов власти», – режут слух своим иностранным происхождением точно так же, как и «моя твоя не понимай».

Козлов писал, что признаком подделки разобранного им письма является раскрытая аббревиатура ЦК КПСС. Действительно – какой дурак в ЦК КПСС не знает, что такое ЦК КПСС? Кому надо это сокращение раскрывать? Точно так же и в данном случае: настоящий Шелепин или сотрудник КГБ никогда не написал бы «советские органы власти», в подобном данному случаю они, скорее всего, употребили бы более точное название «партийно‑государственные органы».

Ответчики (Резник, Бинецкий) в обсуждении заявления упирали на то, что эти документы «закрытого пакета № 1» не оспариваются всеми «серьезными историками» и на то (Яблоков), что каждый, в том числе Сталин, Берия, Шелепин и их подчиненные, могут ошибаться.

На первый довод следует сказать, что из тех историков, кто признает подлинность этих документов, заявляют о их подлинности только кавалерши Креста «За заслуги перед Польшей» Лебедева и Парсаданова, остальные «серьезные историки» прикидываются малокультурными валенками, вынужденными верить кавалершам.

Что касается ошибок, то давайте те, кто что‑то помнит из математики, подсчитаем их вероятность. Предположим, что и в Сталинском СССР, и в послесталинском СССР было полное отсутствие дисциплины, и всяк делал то, что моча в голову стукнула. Скажем, печать, которой заверялись подписи секретарей ЦК, висела на веревочке у входа в ЦК, и всякий мог поставить ее на ту бумагу, на которую ему хотелось, Сталин плевал на избиравший его ЦК, а нарком НКВД, после расстрела двух его предшественников, плевал и на председателя Совета народных комиссаров, и на Сталина. Ну, если ты малограмотный идиот, то почему бы такое и не представить?

Положим, что в таком случае, в каждом десятом распорядительном документе, была бы «ошибка», которую мы считаем признаком подделки. Какова вероятность того, что все эти ошибки могли встретиться в трех текстах, оформлении и хранении взаимосвязанных между собой документах по Катынскому делу? Вероятность будет равна – десять в минус сорок девятой степени. Я пишу это число прописью, поскольку не знаю, как его назвать. Скажем, вероятность погибнуть в авиакатастрофе равна одной десятимиллионной, или 10 в минус седьмой степени, тогда вероятность одновременного появления всех этих «ошибок» в катынских документах меньше вероятности погибнуть в авиакатастрофе в десять в минус сорок второй степени раз. Я и это число, обозначаемое единицей, деленной на единицу с 42 нулями, тоже не могу назвать.

Из‑за этой моей беспомощности давайте считать, что в СССР вообще не было ну никакой дисциплины даже близко, и в каждом втором распорядительном документе партии и правительства была подобная «ошибка». Тогда вероятность появления 49 ошибок в катынских документах равна десяти в минус пятнадцатой степени. Вычтем семерку вероятности гибели в авиакатастрофе и получим, что вероятность появления стольких «ошибок» в катынских документах в сто миллионов раз ниже, нежели вероятность сесть в самолет и не долететь в нем до благополучной посадки. Но вы же летаете! С чего тогда вы эти документы считаете подлинными?

Но дело даже не в идиотских допущениях и сверхастрономических числах. Ведь мало‑мальски объективному человеку понятно, что если Сталин и Молотов (партийно‑государственная власть СССР) приказали: «Ликвидировать судебные тройки, созданные в порядке особых приказов НКВД СССР», – то никто не создаст в НКВД эту тройку, и не будет исполнять ее решений.

Напомню, что по моему и Стрыгина заявлениям о подложности доказательств закон предусматривает всего два решения судьи – суд может назначить экспертизу для проверки заявления о подложности или предложить стороне представить иные доказательства. Но это написано для каких‑то виртуальных законопослушных судей, которых я, к примеру, в Москве еще не встречал. Поэтому и Лопаткина чихнула на требование закона и сообщила, что она наши заявления «учтет при вынесении решения».

Комментируя вышесказанное, читатель bw написал: «Доказательно может быть в юридическом смысле, а может быть в бытовом‑застольном. На основании чего судья должна считать архивный документ фальшивым?»

А на основании чего судья Лопаткина должна считать документ подлинным?

Тут надо вспомнить, что как только эти документы были «найдены», прокуратура немедленно сделала им «экспертизу», чтобы тут же сообщить миру, что эти документы «подлинные». На основании чего прокуратура засуетилась с экспертизой? Да на основании того, что эти документы в нашей истории, как бельмо в глазу, – описанные в них события ничем иным в нашей истории не подтверждались. Вы же читайте – судебные тройки были за год до этого запрещены!

И честный судья по заявлению истца может вынести всего два законных определения: если суд не считает документы фальшивыми, то он обязан назначить по ним экспертизу, и если подлинность подтвердится, то возложить стоимость экспертизы на истца, объявившего подложность этих доказательств. А если судья и сам видит подложность, то должен предложить ответчику, представившему этот документ, представить иное доказательство того обстоятельства, которое этим документом доказывается.

Так требует закон и в этом есть логика. Да, процессуальный кодекс вызывает много вопросов, но, в целом, он все же закладывает пути того, как суду справедливо рассмотреть дело.

А что сделала Лопаткина? Она не приняла ни одного, ни второго законного определения, и теперь, если она обопрется в своем итоговом решении на эти фальшивки, то значит она сама, без экспертизы признала подлинность этих фальшивок. А она что‑то в такой экспертизе понимает? Но если она сочтет их фальшивками, то, значит, этим она лишила ответчиков возможности представить суду иное доказательство своей правоты.