бодрый, воодушевленный славною победой русский полководец вдруг почувствовал страшную усталость и слабость. Когда австрийцы ушли, он посадил за стол Фукса и продиктовал ему письмо для начальника военного департамента и любимца императора Ростопчина:

«Милостивый государь мой, граф Федор Васильевич!

Еще новую победу Всевышний нам даровал. Новокомандующий генерал Жуберт, желая выиграть доверенность войск своих, выступил 4-го числа августа из гор с армиею свыше 30 000. Оставя Гави в спине, соединенная армия его атаковала и по кровопролитному бою одержала победу.

Все мне не мило. Присылаемые ежеминутно из Гофкригсрата повеления ослабевают мое здоровье, и я здесь не могу продолжать службу. Хотят операциями править за 1000 верст; не знают, что всякая минута на месте заставляет оные переменять. Меня делают экзекутором какого- нибудь Дидрихштейна и Тюрпина. Вот новое венского кабинета распоряжение... из которого вы усмотрите, могу ли я более быть здесь. Прошу ваше сиятельство доложить о сем его императорскому величеству, как равно и о том, что после Генуэзской операции буду просить об отзыве формально и уеду отсюда. Более писать слабость не позволяет».

Суворов вынужден был теперь послать вслед французам лишь корпус Розенберга. Рано поутру 5 августа русские колонны вышли из Нови на взлобье горы, видя вокруг себя множество поколотых французов. По воспоминанию очевидца, их было больше, чем снопов сжатого хлеба на самом урожайном поле. Гренадеры снимали с головы колпаки, крестились и творили простодушную свою молитву.

К вечеру, часу в десятом, корпус остановился в виноградниках напротив большой и крутой, охренного цвета горы, занятой неприятелем. Генерал Розенберг приказал стоять тихо, а гренадерам обернуть колпаки задом наперед, чтобы медные гербы при взошедшей полной луне не отражали блеску. На заре русские увидели гору во всей ее огромности: вся она усеяна была французами, которые со спехом уходили. Розенберг медлил. Лишь в восьмом часу корпус двинулся с места. Солдаты и офицеры роптали:

— Как? Быть так близко к врагу и упустить его из рук? О, да это не по- русски, не по-суворовски!

В армии Розенберга не любили, приписывали ему чужие ошибки, сам Суворов разделял эту предвзятость. Теперь допущена была оплошность явная. Моро получил передышку. Перед полуднем войска достигли Серравалле: на отвесной горе прицепилась маленькая крепость, а подле нее, на окраине скалы, стоял верховой донец с пикою в руках. Это значило, что ключ в Генуэзские горы снова находился в руках союзников. Часу в четвертом корпус прошел мимо крепости Гавия, на стене которой был выставлен белый флаг.

Только 6 августа русские настигли уходивший арьергард Моро. Несколько батальонов дружно и горячо ударили в штыки, сбили французов с горной позиции и преследовали версты три или четыре. Это было не сражение, а побоище. Четырехтысячный неприятельский отряд перестал существовать: сто тридцать человек попало в плен, многие полегли, а большая часть солдат разбежалась. Однако едва начавшееся преследование прекратилось.

Из-за распоряжений гофкригсрата Суворов понужден был дать приказание всем отрядам воротиться на прежние позиции. Это спасло остатки разбитой армии Моро. Между тем генерал Кленау все-таки решил повиноваться не гофкригсрату, а прежним приказаниям главнокомандующего, и берегом дошел почти до Генуи. Однако, не поддержанный основными силами; он отступил, потеряв несколько сот человек.

Тревожные сведения приходили из Швейцарии и пограничных с Францией областей. Генерал Массена оттеснил бригады Рогана и Штрауха, занял Симплон и Сен-Готард и тем самым открыл себе путь для удара в тыл Итальянской армии. К крепости Кони подходила французская армия Шампионе.

Суворов избрал местом лагеря для своих войск Асти, пункт между Турином и Тортоной, удобный на случай действий неприятеля как со стороны Кони, так и Генуи. Он приказал возобновить осаду тортонской цитадели, последнего очага сопротивления в Северной Италии.

11      августа стороны заключили взаимовыгодную конвенцию. Гарнизон давал обещание сдаться через двадцать дней, если за это время его не выручит французская армия. Взамен солдаты и офицеры получали свободу с правом возвращения на родину.

Три недели, проведенные Суворовым в лагере при Асти, стали сплошным триумфом великого полководца. Сюда стекались иностранцы поглядеть на победоносного вождя. В разных странах появлялись статьи, брошюры, портреты, карикатуры, медали и жетоны в честь русского фельдмаршала. В Германии выбили медаль с профилем Суворова и латинской надписью на лицевой стороне: «Суворов — любимец Италии», на обратной: «Гроза галлов». Русский резидент в Брауншвейге Гримм, которому фельдмаршал подарил после войны в Польше свой миниатюрный портрет, сообщал, что вынужден принимать целые процессии желающих увидеть его.

В лондонских театрах в честь Суворова произносились стихи. Вошли в моду суворовские пироги, суворовская прическа... «Меня осыпают наградами, — писал русскому полководцу Нельсон, — но сегодня удостоился я высочайшей награды; мне сказали, что я похож на вас».

Английские художники наделяли победителя французов самыми фантастическими чертами. На одной из карикатур Суворов, был изображен «в виде толстого, спившегося кондотьера с трубкою в зубах, ведущего благодушно в поводу в Россию связанных членов французской Директории, заплаканные лица которых выражают глубокое огорчение, а сложенные руки молят о пощаде... Другая карикатура, тоже относящаяся к победам Суворова, изображает его пожирающим французов, которые представлены разбегающимися от него во все стороны, тогда как он, попирая их ногами, захватывает бегущих двумя громадными вилками и жадно глотает».

Король Карл Эммануил, изъявлявший желание служить в армии под началом русского полководца, именовал Суворова «бессмертным» и сделал его «великим маршалом пьемонтских войск и грандом королевства» с потомственным титулом «принца и кузена короля».

Суворов шутками встречал этот поток милостей. Когда ему доложили, что пришел портной снять мерку для мундира великого маршала Пьемонта, он тотчас спросил:

—      Какой он нации? Если француз, я буду говорить с ним как с игольным артистом. Если немец — то как с кандидатом, магистром или доктором Мундирологического факультета. Если итальянец — то как с маэстро или виртуозо на ножницах.

Узнав, что портной итальянец, Суворов сказал:

—      Тем лучше! Я еще не видел итальянца, одетого хорошо. Он сошьет мне просторный мундир, и мне будет в нем раздолье!

Мундир оказался необыкновенно пышным, в полном соответствии с тщеславием правителей маленьких государств: синий, расшитый по всем швам золотом.

Не был забыт даже камердинер Суворова Прохор Дубасов. Карл Эммануил удостоил и его двумя медалями с надписью по-латыни: «За сбережение здоровья Суворова». На пакете рескрипта, запечатанном большой королевской печатью, значилось:      «Еосподину Прошке, камердинеру его сиятельства князя Суворова». Пораженный королевской милостью старый слуга с громким воем принес этот пакет своему господину. Милости сардинского государя Суворов ставил невысоко и обрадовался новой возможности почудить. Он вызвал Фукса и закричал ему:

—      Как! Его сардинское величество изволил