— Не подходи, милая девушка, не приближайся ко мне! Иначе мне будет слишком тяжко говорить с тобой…

Ну, вот и еще не легче. Как это муж называл? А, стрессовое состояние.

— Хорошо, хорошо. — Она попятилась и присела на подоконник; в спину ощутимо дуло — хорошо, теперь уже в сон не потянет. — И все-таки, не допускаешь ли ты, осторожная и заботливая Ушинь, что этот враг может напасть и на наших малышей??

Призрак королевы утерся вполне реальным белым рукавом.

— Этим самым страшным врагом короля оказался он сам. — В голосе Ушини появились безнадежные вдовьи интонации.

— Не понимаю, — жестче, чем нужно бы, вырвалось у принцессы, но оказалось, что тон был выбран правильно — королева поднялась на ноги и снова замерла, опустив голову; это было так не похоже на прежнюю Ушинь, порхающую, точно пуховый шарик, что вернулась еретическая мысль: а не призрачный ли это двойник, говорящий фантом?..

— Мой супруг мастерил на вершине холма свою новую игрушку. — Всегда нежный, воркующий голосок королевы приобрел безжизненную монотонность, словно она не делилась своим горем, а выполняла тягостный долг, ведя этот рассказ. — Захео, мой зять, видел, как появилась ты, но беседа ваша была непродолжительной. А потом Алэл почему-то прервал свои труды и спустился на пристань.

Ушинь глубоко вздохнула и сделала паузу, как бывает перед кульминацией повествования. Впрочем, вряд ли ее сейчас волновало впечатление, которое производили ее слова на принцессу, но вот у той неприятно заныло под ребрышком: то, что здесь стряслось, неприятным образом случилось именно после ее появления.

А точнее — исчезновения.

— Но ведь она ничего не делала, только на время позаимствовала «ракушку», да и Алэл в это время просто забавлялся, из прибрежной гальки алмазики творил.

— Алэл глядел на море, — продолжала королева, — где среди рыбаков в такой же простой лодочке плавала Ардинька, она всегда отдавала свой улов тем, у кого больше ртов… Если бы в этот день мой государь призвал на себя благословение духов воды, он, как обычно, облегчил бы труд рыбарей, утишая поверхность волн и придонным течением сгоняя к берегу рыб… Но все последние дни он был занят творением из камня, и только стихия земли повиновалась ему от одного рассвета до другого.

Ушинь перевела дыхание, и Сэнни тоже непроизвольно вздохнула: подробности, конечно, вещь нелишняя, но пока ничего сверхъестественного в унылом речитативе не прозвучало. А спать между тем снова захотелось, и притом просто нестерпимо…

— И вот тогда-то и появилось оно, прямо на мелководье, посреди лодок; у чудища был черный гребень вдоль спины, аспидная морда и не то лапы, не то плавники, остальное же туловище было просто скелетом, крапчатыми костями, обтянутыми совершенно прозрачной кожей. Оно вцепилось громадными бивнями в лодку нашей дочери, и Ардинька закричала так отчаянно, что отцовское сердце не выдержало: Алэл, в этот день уже отягченный властью над земной стихией, преступил вековые законы и призвал себе на помощь духов воды. По его повелению водоворот закружил пятнистую тварь, успевшую перевернуть лодку, и отшвырнул ее далеко в море, где, надеюсь, и задушил пенными кольцами.

— А… Ардинька? — чуть ли не заикаясь, прошептала принцесса.

По слову Алэла волны вынесли ее на берег целую и невредимую, недаром вода — самая нежная и бережная из всех стихий…

— Так радоваться надо!

— Наша радость безгранична. — В голосе Ушини звучало беспредельное уныние. — Младшая дочь жива. Но какой ценой?

— Ну и какой? — Сэнни пожала плечами: в свое время перед нею встала подобная проблема, когда крэги похитили крошечного Ю-ю. Впрочем, нет, проблемы не было, потому что о цене даже речи не шло — она заведомо была согласна на любой выкуп.

— Ты забыла закон, передаваемый в монаршей семье первозданных из поколения в поколенье: каждое утро король-чародей выбирает себе подвластную стихию. Одну. Единственную. И он не смеет заменить ее другой до следующего рассвета.

— А если все-таки?..

— Тогда он до следующего восхода солнца правит двумя стихиями одновременно; но когда оно встает, он навсегда теряет свое могущество и превращается в простого смертного.

— И всего-то? И это — за жизнь собственного ребенка?

Выходит, все правильно, Алэл, как и она сама, согласился на любую цену за спасение своей младшенькой. Только странно, что Ушинь так убивается — ну проживут без чудес, пока новый король не подрастет, а экс-властитель погорюет-погорюет, да и вернется, надо же наследника учить, как своим чудодейственным даром пользоваться.

Хотя легко вот так трезво оценивать все это со стороны, когда несчастье прошло мимо, не коснувшись ни ее самой, ни детишек, ни Юрга. Как он говорил — «чужую беду руками разведу». Собственные-то беды она не руками разводила…

В памяти принцессы замелькало все, от чего она успела отказаться за собственную не такую уж долгую жизнь: родства с королевской семьей, возможность появляться на Равнине Паладинов, включая принадлежащий ей замок Асмура; право на дальнейшую борьбу с полонившей ее землю пернатой нечистью; завещание одинца, чуть было не передавшего ей бразды правления своим подлесьем; и наконец предложение венценосного крэга стать императрицей Джаспера…

Да, и еще такой пленительный вариант: стать наложницей Нетопыря Горона.

Не перечислять же это все заплаканной Ушинюшке на предмет утешения! Но и оставить ее одну в таком состоянии было просто бесчеловечно.

— Печальная история, — проговорила она с мягкой доверительностью, словно успокаивала отчаявшегося ребенка. — Но разве мог Алэл поступить иначе? Вот послушай, мне как-то рассказывали о несчастном чужестранном короле, который, стоя на вершине мелового утеса, видел, как у его подножия разбивается в щепки корабль, на котором плыл его собственный сын. Видел, но ничего сделать не мог, потому что он не был чародеем. Потом за всю оставшуюся жизнь этот король — тоже островной, между прочим — ни разу не улыбнулся… А вот твой добрый Алэл смог спасти свою дочь, и он вернется, хотя бы затем, чтобы на Ардиньку поглядеть. А пока за него кто-нибудь поцарствует, хоть этот… Подковный эрл.

— Только не он! — решительно и как-то чересчур поспешно возразила Ушинь.

— Ну, это ведь только на короткое время. Регентство всеми дворами признается.

— Нет! Такие, как он, не имеют права царствовать на Первозданных островах!

— Какие — такие?

Ушинь осеклась, словно сказала лишнее.

— Добрая государыня, договаривай уж, раз начала. Нам ведь здесь еще жить да жить…

Ушинь долго молчала, словно собираясь с силами. Тусклый немощный рассвет с трудом пробивался сквозь плотные занавеси, и теперь можно было разглядеть, что лицо королевы точно набелено — оно не отличалось от снежной чистоты ее траурного платья.