Пригороды. Сена. Путаница маленьких переулков. Прямая, как стрела, авеню, ведущая к Триумфальной арке. Бледная, пока еще освещенная туман – ным светом площадь Этуаль. За аркой – Елисейские Поля, все еще также в блеске и переливах огней.

Равик облегченно вздохнул. Он продолжал ехать по городу и вдруг увидел

– тьма действительно уже начала окутывать Париж. Словно короста на блестящей, глянцевитой коже, то здесь, то там проступали болезненные пятна тьмы. Пестрая мозаика световых реклам, во многих местах разъеденная длинными тенями, угрожающе притаившимися меж немногих робких огней – красных, белых, синих и зеленых. Отдельные улицы уже ослепли, словно по ним проползли толстые черные змеи и раздавили блеск и сияние. Авеню Георга Пятого была уже затемнена; на авеню Монтеня гасли последние фонари; здания, с которых по ночам устремлялись к звездам каскады света, теперь таращились в полумрак голыми, серыми фасадами. Половина авеню Виктора-Эммануила погрузилась в темноту; другая еще была освещена. Парализованное тело, охваченное агонией, подумал Равик. Одна его часть уже мертва, другая еще живет. Болезнь просачивалась повсюду, и когда Равик вернулся на площадь Согласия, ее огромный круг тоже был мертв.

Бледные и бесцветные, стояли здания министерств; погасли вереницы огней; тритоны и нереиды, по ночам плясавшие в белой световой пене, теперь бесформенными, серыми комьями застыли на спинах дельфинов; в сиротливых фонтанах плескалась темная вода; некогда сверкавший Луксорский обелиск грозным свинцовым перстом вечности устремлялся в мрачное небо; повсюду, подобно микробам, ползли едва различимые цепочки бледно-синих лампочек противовоздушной обороны; гнилостно мерцая, они охватывали квартал за кварталом безмолвно гибнущего города, словно пораженного каким-то космическим туберкулезом.

Равик сдал машину в гараж, взял такси и поехал в «Энтернасьональ». Перед парадным на стремянке стоял сын хозяйки и ввинчивал синюю лам – почку. Вход в отель и раньше освещали ровно настолько, чтобы можно было прочесть вывеску. Теперь же в слабом синем свете едва видна была лишь ее правая часть

– «…насьональ»…

– Как хорошо, что вы пришли, – сказала хозяйка. – У нас тут одна женщина сошла с ума. Из седьмого номера. Очевидно, придется ей съехать. Я не могу держать у себя в отеле помешанных.

– Может быть, это не сумасшествие, а просто нервный припадок.

– Не имеет значения! Таких надо отправлять в сумасшедший дом. Я уже сказала ее мужу. Конечно, он и слышать об этом не хочет. А мне из-за нее одни только неприятности. Если не успокоится, непременно заставлю съехать. Так больше нельзя. Надо дать людям спать.

– Недавно в отеле «Риц» один из гостей сошел с ума, – сказал Равик. – Какой-то принц. Так потом все американцы наперебой старались занять его апартаменты.

– Это совсем другое дело. Тот свихнулся от своих причуд. Это даже элегантно. А она спятила с горя.

Равик взглянул на хозяйку.

– Вы хорошо знаете жизнь, мадам.

– Должна знать. Я добра. Всегда давала приют беженцам. Всем без исключения. Хорошо, пусть я на этом зарабатываю. Весьма умеренно, впрочем. Но сумасшедшая, которая без конца кричит, – это уж слишком. Если не успокоится, пусть съезжает.

Это была та самая женщина, чей сын спрашивал, почему он еврей. Она сидела на кровати, забившись в угол и прикрыв ладонями глаза. Комната была ярко освещена. Горели все лампы, а на столе вдобавок еще два шандала со свечами.

– Тараканы, – бормотала женщина. – Тараканы! Черные, толстые, блестящие тараканы! Вот они – засели во всех углах. Их тысячи, всех их не счесть… Свет, свет, зажгите свет, а то они приползут. Свет, свет… Вот они ползут… ползут…

Она закричала и сильнее прижалась к стене, подтянув колени к подбородку, выставив вперед руки с растопыренными пальцами и широко раскрыв стеклянные глаза. Муж попытался схватить ее за руки.

– Ничего тут нет, мамочка, в углах ничего нет.:..

– Свет! Свет! Они ползут! Тараканы…

– Свет горит, мамочка. Ты только посмотри, даже свечи на столе! – Он достал карманный фонарик и посветил им в ярко освещенные углы комнаты. – В углах ничего нет, посмотри, вот я свечу фонариком. Ничего там нет, ничего…

– Тараканы! Тараканы! Они ползут, все черно от тараканов! Ползут из всех углов! Свет! Свет! Ползут по стенам… Падают с потолка!

Женщина захрипела и подняла руки над головой.

– Давно это с ней? – спросил Равик.

– С тех пор как стемнело. Меня не было дома. Я решил попытаться… Мне посоветовали… Одним словом, зашел к консулу Гаити. Взял с собой сына… Конечно, ничего не вышло. Опять ничего не вышло. А когда мы вернулись, она сидела в углу на кровати и кричала…

Равик достал шприц.

– В последнее время она не страдала бессонницей?

Муж беспомощно посмотрел на него.

– Как будто нет. Обычно была всегда спокойна. У нас нет денег на лечебницу. К тому же у нас нет… Короче говоря, с нашими документами мы никуда не сможем ее устроить. Только бы она замолчала. Мамочка, все мы около тебя – и я, и Зигфрид, и доктор… Тут нет никаких тараканов…

– Тараканы! – прервала его женщина. – Со всех сторон! Они ползут! Ползут!..

Равик сделал укол.

– С ней это в первый раз?

– Да. Никак не пойму, откуда это взялось. Почему она все твердит о…

Равик предостерегающе поднял руку.

– Не напоминайте об этом. Через несколько минут она заснет. Может быть, ей все приснилось, и от испуга она проснулась. Возможно, завтра встанет и все забудет. Только не напоминайте ей. Словно ничего и не произошло.

– Тараканы, – сонно бормотала женщина. – Жирные, толстые…

– Здесь слишком светло.

– Мы зажгли… Она все время просила побольше света…

– Погасите люстру. Остальные лампы пусть горят, пока она не уснет. Она будет спать. Я ввел ей достаточно большую дозу. Завтра утром зайду. К одиннадцати.

– Спасибо, – сказал муж. – Вы не можете себе представить…

– Могу. Теперь это часто случается. В ближайшие дни будьте с ней особенно осторожны, не выдавайте своего волнения.

Легко сказать, подумал он, поднимаясь к себе. Он включил свет. Рядом с кроватью стояли его книги. Сенека, Шопенгауэр, Платон, Рильке, Лао-цзы, Ли Тай-бо, Паскаль, Гераклит, Библия… Самая суровая и самая нежная литература. Почти все книги были малого формата, отпечатанные на тонкой бумаге и очень удобные для тех, кто в пути. Он отложил все, что хотел взять с собой. Затем разобрал остальные вещи. Уничтожить пришлось немногое. Он всегда жил, учитывая возможность внезапного ареста. Старое одеяло, халат – они помогут ему, как надежные, проверенные друзья. Яд, спрятанный внутри полой медали. Равик всегда имел его при себе. Еще со времен немецкого концлагеря. Сознание того, что в любую минуту он может покончить с собой, помогло ему выстоять. Он спрятал медаль. Лучше не расставаться с ней. Так спокойнее. Кто знает, что его ждет? Вдруг снова гестапо? На столе стояла недопитая бутылка кальвадоса. Он выпил рюмку. Франция, подумал он. Пять лет беспокойной жизни. Три месяца тюрьмы, нелегальное проживание, четыре высылки и столько же возвращений. Пять лет жизни. Он не так уж плохо прожил их.