Информация авторов не всегда точна. Храм Юлия появился позже, a Clementia была самостоятельным божеством, хотя и связанным с Цезарем. Надписи на храмах были вполне обыденным явлением и могли иметь просто строительный характер, а четких сведений о каких-либо жрецах или луперках до 42 г. нет. Наконец, посвящение храмов, жертвенников и алтарей делались в отношении многих римских наместников. В сообщениях о каком-то необычном культе Цезаря очень много вымысла, ретроспекции и, наоборот, традиционной информации.

Между тем, культ Цезаря создавался по нескольким линиям без особого участия его самого. Светоний пишет, что люди, в значительной степени искренне верили в его сверхъестественную природу, хотя эта вера особенно усилилась после смерти (поп ore modo decernentium, sed et persuasione volgi — Suet. Iul., 88). Культ Цезаря создается одновременно как культ героя и как культ правителя. Невероятная популярность его в массах сохранялась и на последнем этапе, и у истоков принципата стояло культовое почитание великого полководца, политика и человека, сумевшего вывести Рим из кризиса и создать новое общество.

Это был своего рода мессианский культ и наличие сотерологических мотивов едва ли случайно.

Второй аспект культа — это персонифицированный в Цезаре культ государства. Е.М. Штаерман справедливо отмечает, что культ императора это не просто культ определенного бога или силы природы, это культ силы, ответственной за социально-политическое бытие личности. Эта сила не была столь сверхъестественной, как боги, но во многом она была не менее грозной и часто — более отдаленной. Император воспринимается не только (и не сколько) как личность, сколько как воплощение и символ государства. Культ правителя становился культом сверхдержавы и, видимо, в этом и был заключен особый смысл культа императора в Риме и связанные с ним обязательные и репрессивные моменты. Особенно сильно эта государственность была выражена в культе Августа, и именно при нем культ императора стал культом государства.

Итак, в культе Цезаря сочетались три момента: преклонение перед личностью, намного превосходящей других, мессианско-сотерологические чаяния и, наконец, культ государства и правителя как его персонификация. В первом смысле особое отношение вызывали его интеллектуальные и политические способности, это был похожий на греческие аналоги культ личности, явно превосходящей других своими возможностями и преимуществами в разных областях, от личной храбрости в бою до разносторонних научных интересов. Второй аспект носил мессианский характер: образ защитника народа, великого и непобедимого полководца, спасителя государства и борца с несправедливостью. Наконец, при Цезаре начинает зарождаться культ нового римского государства. Как и всякий культ на своей начальной стадии, он имел свою специфику, сохраняя черты личностно-героического начала и еще не приобретая характер института. Христос и христианство, Мухаммед и ислам, Будда и буддизм, вероятно, могут дать очень характерные параллели. При Августе культ героя постепенно превращается в культ правителя, системы и государства.

Остается вопрос о том, какую систему создал Цезарь. В этой связи можно отметить наличие разных теорий принципата. Ранняя историография видела в принцепсе монарха, считая его носителем абсолютной власти, аналогичной власти монархов Западной Европы XV–XVII вв., затем появились теории “эллинистической монархии” и даже монархии “восточного типа”[71]. Наряду с этим появляется и устойчивое представление о принципате как о системе, скрывающей свою монархическую сущность под прикрытием республиканских институтов и идеологии[72].

Начиная с Т. Моммзена, устанавливается теория диархии, двоевластия принцепса и сената и традиции континуитета республики и Империи. Многие ученые пошли дальше, считая принципат “восстановленной республикой”, т.е. республиканским государством с сильной магистратской властью. Точка зрения других авторов (Кл. Миспуле, Г. Буассье, В.И. Герье, Э.Д. Гримм и др.) скорее сводится к определению принципата как монархии, созданной из соединения республиканских магистратур.

После исследования В. Гардтгаузена, появляется новая концепция монархического принципата, т.е. особого типа монархии, военной диктатуры или авторитарной власти, опирающейся на армию и другие силовые структуры, при которой все остальные факторы (правовые, идеологические и т.п.) оказываются вторичными. Принципат, а, следовательно, и цезаризм, оказываются разновидностью военного, полицейского и тоталитарного государства или “военной монархией” с республиканским фасадом. С другой стороны, развитием теории Т. Моммзена становится представление о “конституционной монархии”, “системе взаимодействия”, “системе дуализма” или “системе политического равновесия”. Наконец, возникает и мнение о некоей уникальной политической системе, “которую можно описать, но нельзя четко дефинировать”.

В отличие от традиционных типов монархии, основанных на определенных, веками установившихся принципах, власть Цезаря выросла из “республиканской” системы, взаимодействовала с коллегиальными органами и была реальным, вполне демократическим выбором народа. По сути дела, у динамично расширяющейся сверхдержавы с широкой автономией городов, провинций и регионов было мало общего с теми достаточно застойными традиционными обществами, каковыми были восточные монархии или западноевропейские средневековые государства, часто стоящие на пороге революции. В Римской Империи революция наоборот, прошла. От эллинистического общества Рим отличало отсутствие фактора завоевания и сильных восточных традиций. Параллелей с обществами эпохи абсолютных монархий XVII–XVIII вв. гораздо больше, однако их отличают разные тенденции развития: абсолютизм должен был смениться республиканскими государствами, система Цезаря шла скорее в обратном направлении.