Он тяжело рухнул на груду каменных обломков. Слон отшатнулся и присел, спасаясь от пламени и дыма. Взрыв на мгновение ослепил его… и вдруг он увидел перед собой оруженосца.

Мэтью пустился наутек, бедный, преданный, храбрый Мэтью, но не успел он сделать и дюжины шагов, как слон догнал его. Длинным хоботом обвил за пояс и подбросил в воздух, словно тот был не тяжелее детской резиновой куклы. Размахивая руками и ногами, как мельница крыльями, оруженосец пролетел метров двенадцать. Его перепуганные крики тонули в оглушительном реве зверя. Слон трубил, как гудок паровоза, который ведет сумасшедший машинист. Мэтью, казалось, очень медленно взмыл в воздух, завис на мгновение и так же медленно рухнул на землю.

Слон подхватил его в воздухе и швырнул снова, на этот раз еще выше.

Баллантайн с трудом приподнялся и сел. Правая рука безжизненно повисла на разорванных мышцах и сухожилиях, потоки крови из пробитой щеки заливали бороду, взрыв так потряс барабанные перепонки, что рев слона казался далеким и приглушенным. Он ошалело посмотрел по сторонам и высоко в воздухе увидел Мэтью — тот начал падать, потом ударился о землю, и слон принялся его уничтожать.

Зуга заставил себя подняться и пополз по каменной осыпи к разряженному ружью, тому самому, из которого он сделал первый выстрел и которое бросил перед тем, как выхватить у оруженосца дважды заряженное ружье. Оно лежало в пяти шагах от него — пять шагов казались его израненному телу бесконечными.

Слон поставил ногу на грудь Мэтью, и ребра оруженосца затрещали, как сухие дрова в жарком костре. Слон хоботом обхватил его голову и легко сорвал ее с плеч — так фермер убивает цыпленка.

Слон отшвырнул голову человека в сторону, и она покатилась по склону прямо к Зуге. Он увидел, что веки Мэтью над выпученными глазами быстро моргают, а щеки подергиваются.

Зуга с трудом отвел глаза от ужасного зрелища, взял на колени разряженное ружье и стал его заряжать. Правая рука безжизненно висела сбоку, она ничего не чувствовала и не подчинялась ему.

Превозмогая боль и стараясь не отвлекаться от своей задачи, майор всыпал в дуло ружья горсть пороха.

Пронзенный Мэтью висел на середине окровавленного бивня, как мокрая тряпка на веревке. Хобот слона обвился вокруг изуродованного тела, как питон.

Зуга опустил в ствол пулю из патронной сумки и, действуя одной рукой, забил ее шомполом.

Слон потянул Мэтью за руку, тело соскользнуло с кончика бивня и упало на землю.

Со стоном — каждое движение причиняло боль — охотник вставил пистон и оттянул курок, преодолевая сопротивление тугой пружины.

Обеими передними ногами слон опустился на тело Мэтью, и его останки превратились в кровавую кашу, размазанную по каменистой земле.

Волоча за собой ружье, Зуга пополз обратно к груде щебня. Действуя только левой рукой, он приладил ружейное ложе на каменной вершине.

Расправляясь с трупом оруженосца, слон, не умолкая, ревел от необузданной ярости.

Припав животом к земле, Зуга прицелился, но было практически невозможно одной рукой удержать громоздкое ружье, к тому же от боли и изнеможения перед глазами все расплывалось.

Дрожащая мушка на миг совпала с грубой прорезью прицела, и он выстрелил. Ружье исторгло пламя, взметнулось облако порохового дыма.

Рев животного внезапно смолк. Когда холодный ветер развеял пороховой дым, охотник увидел, что слон устало выпрямился и медленно переминается с ноги на ногу. Голова опустилась под тяжестью окровавленных клыков, хобот повис так же безжизненно, как поврежденная правая рука Зуги.

Слон исторг откуда-то изнутри странное грустное мычание, и из раны от второй пули, прошедшей ниже плечевого сустава, короткими равномерными толчками забила сердечная кровь. Она залила тело густым, как мед, потоком.

Слон повернулся к лежащему Зуге и, шаркая, как бесконечно усталый старик, пошел на него. Кончик хобота подрагивал в последних судорогах угасающей воинственности.

Майор попытался отползти, но слон шел быстрее. Вот хобот настиг его и коснулся лодыжки, громадная слоновая туша заслонила небо. Зуга яростно лягнул, но хобот сжался сильнее, агония придала слону сил, и человек знал, что чудовищу ничего не стоит вырвать ему ногу из бедра.

Вдруг слон застонал, воздух вырвался из разорванных легких, железная хватка на ноге Зуги ослабла, и, стоя на ногах, слон умер. Колени его подкосились, и он опустился на землю.

Так велика была тяжесть его падения, что земля под простертым телом майора качнулась и вздрогнула. Грохот падения услышал Ян Черут, который только что перебрался через болото в полутора километрах отсюда.

Баллантайн уронил голову и закрыл глаза. На него навалилась тьма.

Он лежал возле туши старого слона, и Ян Черут не сделал ни единой попытки сдвинуть майора с места. Он соорудил над ним шаткий навес из молодых деревьев и мокрой травы и терпеливо раздувал угли в одном костре у него над головой и в другом — в ногах. Это все, что готтентот мог сделать, чтобы согреть майора, пока на рассвете не подойдут носильщики с одеялами.

Потом помог ему сесть, и они ремнями притянули к телу раненую руку.

— Боже всемогущий, — простонал Зуга, доставая из швейного набора иголку с ниткой. — Я бы отдал оба бивня за глоток солодового виски.

Ян Черут держал зеркальце, а Зуга одной рукой стянул швами клочья разорванной щеки. Затянув последний узел и перерезав нитку, он откинулся на мокрую и вонючую меховую подстилку.

— Лучше умру, чем сдвинусь с места, — прошептал молодой Баллантайн.

— Больше вам выбирать не из чего, — согласился Черут, не поднимая глаз от ломтей слоновьей печенки и сердца. Он обмазывал их желтым жиром и собирался нанизать на зеленую ветку. — Или идти, или помирать тут в грязи.

Носильщики с громкими воплями распевали погребальные песни. Они по клочкам собрали растерзанное тело Мэтью, завернули в его собственное одеяло и перевязали веревкой из коры.

Они похоронят товарища на следующее утро, а до тех пор будут вести нескончаемый погребальный плач.

Ян Черут выгреб угли из костра и принялся жарить шашлык из печенки, жира и сердца.

— Пока они его не похоронят, толку от них не жди, а нам надо срезать бивни.

— Я обязан посвятить Мэтью хотя бы одну ночь траура, — прошептал майор. — Он остановил слона. Если бы он убежал со вторым ружьем… — Зуга запнулся и застонал: новый приступ боли пронзил плечо.

Баллантайн просунул здоровую левую руку под кожаное одеяло, на котором лежал, и передвинул выступающие камни, причинявшие неудобство.

— Он был хороший человек — глупый, но хороший, — согласился Черут. — Будь Мэтью поумнее, он бы убежал. — Сержант медленно перевернул шашлык на углях. — Завтра потратим весь день на то, чтобы его похоронить и спилить бивни у обоих слонов. Но на следующий день нужно выходить.