Не обращали внимания?

А вы понаблюдайте при случае.

В тресте он появился задолго до меня. И прославился, пока еще в молодых специалистах числился. Послали его с кем-то пускать шагающий экскаватор. Парни грамотные, самоуверенные. Каждый предлагает свою схему. Заспорили, к общему знаменателю прийти не могут. В разгар баталии Клиндухов возьми и заяви:

– А ч-ч-чего м-мы сп-порим? У к-кого аг-греат б-больше, т-тот и нач-чальник.

Как словом, так и делом, приспустил брюки и продемонстрировал свое внушительное мужское достоинство. Может, и не было такого, но байка прижилась. Напарник тот давно уволился. Опровергать некому. Сам Клиндухов предпочитал рассказывать о своих любовных подвигах, а о производственных помалкивал, считал это само собой разумеющимся.

Кстати, клиндух, если кто не знает, – это дикий голубь. Так что Валера – человек с пернатой фамилией, как мой знаменитый прапрапрадед Лука. В свои семейные легенды я его не посвящал, все равно бы не поверил. О том, что Мудищев родился Орловым, он не подозревал. Но тем не менее кое-какие хитрости Луки усвоил и при знакомстве с женщинами частенько представлялся Голубевым. С одними ради конспирации, с другими – чтобы романтического тумана подпустить. Да и звучит приятнее, более располагает к сближению. Птица мира и любви.

Но голубь – прирученная птица, а клиндух – дикая.

Жить в общаге ему не нравилось. Очередь на квартиру длиннущая. Сидеть сорок лет, чтобы высидеть сорок реп, у него терпенья не хватало, поэтому Валера искал себе благоустроенную невесту. Везде искал: на улицах, в цехах, в ресторанах, даже в театр музыкальной комедии ходил. Уверял, что в драмтеатре и ТЮЗе интересующих его женщин не бывает. Драматические театралки сами ищут мужей с квартирами, а в музкомедии дамочки намного ухоженнее и телом богаче. Искал не покладая рук, ног и всего прочего, но выбрать не мог, всегда находился какой-нибудь изъян.

– Представ-вляешь, – говорит, – ш-шик-карная д-д-дама, д-двух-хком-мнат-тная кварт-тира в-возле в-вокзала, а с-сануз-зел сов-вмещенный.

У другой претендентки сортир с ванной раздельные, а квартира в Черемушках, у третьей – на первом этаже, холодная и паркет скрипучий, у четвертой – к площади не придерешься, а телевизор – черно-белый. Весь в раздумьях, весь в терзаниях. Пока мается, дамы других кандидатов заводят. Он пятую находит, потом – десятую и так далее.

В нашем тресте одиноких женщин тоже хватало. Но они Клиндухова всерьез не воспринимали. Слишком хорошо знали. А после истории со стенгазетой при воспоминании о нем крутили пальцем у виска.

Седьмого ноября и Первого мая нас, как и положено, выводили на демонстрацию, а праздники рангом пониже обходились стенгазетой. Но тоже в обязательном порядке. Начальство назначает ответственного, ответственный ищет исполнителей. Всю эту братию вроде как и выбирают, но из определенного контингента, из желающих быть поближе к начальству.

На меня не давили: рисовать не умею, пишу с ошибками, большим уважением к начальникам не заражен. Не беспокоят, я и доволен.

Валера Клиндухов умел рисовать, стишок мог сочинить и сам напрашивался в редколлегию, но не брали – хлопотно с ним. Тогда он решил выпустить свою стенгазету и повесить ее не в общаге, а в тресте на видном месте, чтобы весь коллектив порадовался. В отличие от редактора, который сооружал ее наспех в предпраздничные дни, Клиндухов творил не торопясь. Два листа ватмана в командировку взял, побоялся, что на руднике может не оказаться, и коробку цветных карандашей купил. Так получилось, что мы оказались на одном объекте. И Анатолий Степанович в той же гостинице проживал. Валера увидел его и очень обрадовался. Из меня в его художествах помощник никудышный, а с Анатолием Степановичем всегда можно посоветоваться и дельную подсказку получить.

Расписываем воскресную «пулю». Валера заглядывает.

– Рифмы придумал, – говорит, – а стихотворение к ним не складывается. Вот послушайте: Снегурочка, дурочка, постель, канитель.

У нас игра хоть и полкопейки за вист, но проигрывать никому не охота. Сидим, варианты считаем, а он с ерундой пристает. Кто-то психанул, послал его, куда Макар телят не гонял. Валера в недоумении – преферанс для него баловство, а вдохновение штука хрупкая. Смотрит на Анатолия Степановича, не уходит. Тому деваться некуда, советует:

– Зачем балластом отвлекать. Краткость сестра таланта. Пусть будет, как родилось. Только местами переставь. Сначала постель, канитель, а потом Снегурочка, дурочка.

По лицу видно, что не понравилось, но поблагодарил, а минут через пятнадцать возвращается и читает новое:

– Прекрасная Снегурка, точеная фигурка. А у снежной бабы талия, как у жабы.

Мы хвалим, чтобы отстал и не мешал играть. Только ему наши похвалы, как пятые углы. Он в поиске. Его совсем другой азарт гонит.

Со Снегурочкой разобрался, принялся сочинять новогодние пожелания для каждого отдела. Которое киповцам я даже запомнил: «Надо экстренно повсюду автоматику внедрять, чтоб давление вручную женщинам не поднимать». С намеком якобы. И турбинистам – с намеком, и химикам, и своим электрикам что-то про возбудитель завернул. Все его намеки в одном направлении, но это уж у кого чего болит…

Деда Мороза нарисовал похожим на управляющего трестом. Не фоторобот получился, но узнать можно: очки, лысина – не перепутаешь. У Снегурочки родинка на щеке, как у кассирши, и в руках пачка денег. Остальных женщин расположил пирамидой в виде елки. Все в купальниках. На вершине пирамиды начальница химлаборатории. Узнать трудно, но если мензурка на голове, значит, химичка. Бухгалтерша счетами интересное место прикрывает.

Всю командировку трудился. Ни в кино, ни по бабам. Дорисовал, раскрасил. Упаковал в «Советский спорт», а чтобы не помялась, – видели, как шину на сломанную руку накладывают, – так и он: соорудил каркас из реек и обмотал изолентой.

Из командировки вернулись тридцатого, а тридцать первого Клиндухов приехал на работу раньше всех и вывесил свое творение рядом с доской объявлений. Мимо не пройдешь. Народ толпится, гогочет, комментирует. Женщины подходить стесняются, но откуда-то знают, кто и в каком виде там нарисован. Главбухша – дама суровая, с юмором у нее тяжеловато, прибежала к Валериному начальнику и пригрозила написать заявление в профком. Тот выслушал, насупил брови и пообещал загнать негодника на самый далекий объект, куда-нибудь в Заполярье, где нет ни женщин, ни вина. С вином он, конечно, загнул, потому что в те годы таких объектов не существовало. А сам герой то и дело выглядывал в коридор полюбоваться благодарными читателями. Смотрел издалека, подойти скромность не позволяла.

Газета провисела до обеда и пропала. Пошли узнать у секретарши. Та объявила, что начальник приказал снять. Против лома нет приема.

Те, кто припоздал, довольствуются пересказом. Возмущаются: с каких, мол, пирогов, стенная печать цензуре не подлежит.

А день-то предпраздничный. Народ соленые огурчики из сумок достает, сальцо режет, апельсины чистит. В отделах выпивать нельзя, застукать могут, поэтому у каждой группы свой бункер: кто в электролаборатории, кто в гараже, кто в слесарке… Я тоже собрался, но вспомнил, что фотографию на новое удостоверение забыл отдать. Захожу к секретарше, а ее нет. Их компашка обычно у кладовщицы праздники отмечала. Иду на склад. Дверь не заперта. Захожу, а там весь женский цветник газету изучает, и пока меня не увидели, никто не возмущался. А потом уже, конечно, в позу встали – как ему не стыдно, безобразие, пошлость и так далее.