«Прежде всего следовало бы удостовериться, что имеющиеся в нашем распоряжении археологические находки достаточны для воссоздания общей картины того времени. Но удостовериться в этом практически невозможно.(А вывод об «упадке» уже сделан. – Авт.) Кроме того, не повредила бы и уверенность в том, что гипотетическое уменьшение значимости и ценности обнаруживаемых в курганах предметов действительно было вызвано наступившим обнищанием. А может быть, это вызвано изменением обычаев, например культурными нововведениями? Как бы то ни было, если согласиться с гипотезой обнищания, основанной на списке археологических находок, то можно предположить, что причиной послужили войны, которые вел против скифов персидский царь Дарий I. (На основе домысла о «факте» домысливаются его «причины». – Авт.) В следующем столетии экономическое процветание, поддержанное экспортом зерна, возобновилось. (Еще один домысел; о возможности «культурных нововведений» уже забыто. – Авт.) Однако на горизонте показался народ, брат и недруг скифов, – сарматы».

Далее историк рассказывает нам, кто такие эти сарматы: «тоже кочевники, иранского рода и племени, также говорившие на иранском наречии, родственники киммерийцев и скифов, отчасти смешавшиеся с меотийскими племенами». Оказывается, на запад их теснили «шедшие буквально по пятам азиатские племена».

Обратите внимание: все появившиеся в поле зрения западных жителей кочевники приходили сюда, теснимые более сильными восточными племенами. А почему же они их «теснили»? А потому, что их тоже теснили еще более сильные, которых, в свою очередь, теснили следующие. Стало быть, пришельцы, появившиеся на западе, – самые слабые. Эти самые слабые сарматы, по сообщениям историков Рима, были чрезвычайно воинственны и жестоки, а к тому же имели чрезвычайно эффективную тяжелую кавалерию. Кто уж их там, жестоких, воинственных и эффективных кавалеристов, «теснил» с востока, даже подумать страшно. И вот, «наехали» они на скифов, которым мы – а также все воинственные и жестокие азиаты – обязаны искусством верховой езды.

Законы эволюции всеобщи. Например, биотическая регуляция на планете обеспечивается работой многочисленных мелких организмов, бактерий и грибков, потребляющих около 90 % всей энергии. Мелкие беспозвоночные животные потребляют чуть больше 9 %, то есть практически всю оставшуюся часть потоков энергии. На долю крупных позвоночных (к числу которых относится и человек) приходится менее 1 % потока энергии в сообществе. Можно сказать, что жизнь позвоночных животных в приемлемой для них окружающей среде обеспечивается функционированием остальных организмов сообщества.

Такую «пирамиду» мы можем увидеть и в человеческом сообществе. Подавляющее число людей занимается производительным трудом, чтобы единицы могли тратить свое время на что-то другое, например, на осуществление властных функций, написание историй или на планирование и ведение войн. Это тоже работа, и она тоже нужна, но если не будет «основания» этой пирамиды – трудящегося народа, – то не будет и «вершины» в виде властителей, воинов и историков.

Традиционная же история представляет прошлое человечества, как жизнь колонии насекомых. «Саранча летела, летела, села, все съела, и опять улетела» (А. С. Пушкин). Вот посмотрите сами, как описывают историки нашествие сарматов:

«Сарматский авангард, по всей вероятности, составляли языги, первоначально обитавшие в районе, имевшем выход к Азовскому морю… Изгнанные оттуда, языги в течение первой четверти II в. до н. э. заселили степи, расположенные между Доном и Днепром, и несколько продвинулись на запад. Их первыми назвали весьма неопределенным именем: сарматы.

Причиной похода на запад, точнее его было бы назвать отступлением с востока, было, вероятно, появление на территории нынешней южной России новой волны ираноязычных кочевников, сарматов, где-то на исходе II в. до н. э.».

Если короче, то жестокие воинственные сарматы планомерно отступали с востока на запад под давлением жестоких воинственных сарматов. Чтобы объяснить явную нелепость происходящего, Ф. Кардини поминает Страбона, который, «вторя традиционным взглядам», отождествлял две ветви одного племени, западную и восточную. Но даже этого оказывается мало, и далее нам сообщают, что «из всех сарматов историки Рима выделяли аланов». Эти были самыми жестокими и воинственными. Их конные воины, катафрактии, называемые также контариями или клибанариями, в период поздней античности и раннего Средневековья, – по словам историков, – оказали сильнейшее влияние на военную историю Рима, Византии и Западной Азии. А их, как мы помним, вытеснили сюда более сильные восточные соседи!

Помнит ли читатель, что «искусством верховой езды мы обязаны скифам»? Скифы, если судить по известным ювелирным находкам – «скифскому золоту», – знали удила, английское скаковое седло со стременами, имели веревочные путы, стригли коням гривы, носили хорошо сшитые куртки, брюки, комбинезоны… Обувь они пошивали на правую и левую ноги отдельно, не забывая приделать каблуки… Вот этих искусных в конном деле скифов, вместе с их экономическим процветанием и экспортом зерна, и грохнули первым делом жестокие сарматы.

Катафрактии были облачены в куртку-колет, обшитую пластинами наподобие рыбьей чешуи. Пластины делались из железа или бронзы, иногда они могли быть роговыми или кожаными. Колет облегал тело и был достаточно эластичен, не стеснял свободу движений. На голову катафрактий надевал высокий остроконечный шлем.

Оружие катафрактия – длинный тяжелый меч и контос, длинное копье, которое можно было пустить в ход только двумя руками сразу.

А стремян-то еще не придумали! «В Индии» они «появятся» только через четыреста лет, «в Китае» – через восемьсот, в Персии через тысячу, а в Европе – через тысячу двести лет.

«Удивительно, каким образом катафрактий сохранял при этом равновесие, не имея стремян и лишенный возможности пользоваться поводьями, – пишет Ф. Кардини. – Как мог он удержаться в седле? Эта эквилибристика поражала и римлян. (Автора этой книги сарматская «эквилибристика» должна бы поражать еще больше, нежели римлян. Но он историк тертый, выучил, что воевали без стремян, значит, воевали. Попробовал бы сам. – Авт.) Несомненно, она была результатом продолжительной и упорной тренировки воина и его коня. Требовалось такое тесное взаимодействие между конем и всадником, при котором конь подчинялся только голосу и коленям воина. (Как ни голоси, но без стремян и высокой задней луки седла, упершись копьем в препятствие, слетишь на землю. – Авт.) Но существует и предположение, что в иранской технике верховой езды и упряжи было нечто, что могло заменить стремя и обеспечивало равновесие всадника. (Замечательное признание! – Авт.). Вероятно, у иранских всадников был способ фиксировать копье на теле лошади при помощи привязей и особых ремней, или же равновесие достигалось благодаря тому, что всадник сильно прижимал колени к бокам лошади, опираясь при этом на колчаны, привязанные сзади к седлу. (Опять начались выдумки, лишь бы объяснить необъяснимое. – Авт.) При столкновении с противником хитрость, быть может, состояла в том, чтобы развернуть торс правым плечом вперёд и цепко обхватить ногами тело лошади. Копье было хотя и неудобным в употреблении, но зато грозным оружием. Наконечники копий, найденные на Кавказе, – тяжелые, в форме резного листа – дают основание предполагать, что контос был длиной от четырех до четырех с половиной метров».