Василия в этом случае, св. Григорий Богослов, не удерживается в заключение письма от просьбы научить его, до чего должно простираться в богословии о Духе, какие употреблять речения и до чего доходить в своей бережливости.[1067] Знает также св. Василий и открыто говорит, что св. Дионисий Александрийский «почти первый снабдил людей семенами нечестия, которое столько наделало ныне шума; говорю об учении аномеев»,[1068] и несмотря на то, дает Дионисию титул великого, признает его авторитет в делах церковных.[1069] Но самым ярким, может быть, показателем терпимости св. Василия к чужим мнениям, признания с его стороны полной неизбежности разногласий во мнениях среди христиан служат его монашеские правила. Здесь от монаха требуется послушание до смерти во всем, даже в деле, явно превышающем его силы;[1070] заповедуется никогда не полагаться на свое мнение, но всегда предпочитать суждение старших,[1071] рекомендуется исключительно заниматься своим делом, а деятельность других не только не обсуждать, но и не наблюдать по возможности.[1072] И при всем этом возникновение сомнений и различия во взглядах представляются неизбежными, монаху заповедуется не таить их, но выяснять посредством искренней братской беседы с тем, кого дело касается, будь это даже сам настоятель,[1073] и прямо рекомендуется даже избирать специально одного из братий, чтобы каждый сообщал ему свои сомнения и недоумения, а он уже передавал их дальнейшему обсуждению.[1074] Так часты и так естественны, по взгляду св. Василия, разногласия даже в наиболее приспособляемых к идеальным требованиям христианства условиях жизни монашеской. Очевидно, такое обычное в жизни явление, как разногласие во мнениях, не может быть признаваемо само по себе причиной такого исключительного бедствия, как разделение Церкви. Исторически, конечно, всякий раскол церковный начинается с несогласия во взглядах, но переход простого несогласия в раскол или ересь обусловливается, очевидно, иной причиной, так как далеко не каждое такое несогласие ведет необходимо и к разделению.

Обычно такой причиной признается упорство той из разномыслящих сторон, которая защищает неправое мнение. Но такое определение справедливо лишь теоретически, с точки зрения сторонних наблюдателей, нередко поздних потомков, которые могут, по возможности, беспристрастно уже обсуждать, кто из противников защищал в споре истину и кто упорствовал в заблуждении. К самим же участникам церковного спора и разделения оно совершенно неприменимо. Христианин, по религиозным мотивам отделяющийся от Церкви ради того, что сам он сознает уже заблуждением, явление прямо невозможное. Разделение церковное в точном смысле этого слова возникает лишь в том случае, когда обе разномыслящие стороны искренне убеждены в истинности каждая своего взгляда, и сохраняет оно церковный характер до того только времени, пока каждая сторона в защите своего воззрения видит дело своего вечного спасения, мыслит себя подвизающейся за истину Христову, а не упорствующей в заблуждении. Этим, конечно, нисколько не отрицается, что в исторической действительности каждая ересь и раскол возникает и – особенно – поддерживается благодаря воздействию многих одновременно причин вовсе не церковного в значительной части свойства; но отмечается только факт присутствия в каждом почти отделяющемся от истинной Церкви обществе лиц, искренне убежденных в правоте своих воззрений, весьма стойких поэтому в своем противлении Церкви и в то же время симпатичных прямо по своему нравственному характеру. Такие только лица, строго говоря, и являются представителями церковного разделения, а между тем к ним-то и неприложимо обвинение в противлении истине. Они вполне искренни в своем заблуждении и защищают его лишь до тех пор, пока не разубедятся в истинности своего дела. Они, конечно, упорствуют в своем мнении; но ведь защита истины даже до смерти – прямая обязанность и величайшая заслуга христианина;[1075] вменение в обязанность быть верным дознанной истине, хотя бы и все окружающие восстали против нее, хотя бы и Ангел возвещал иное, очевидно ставит последним решителем религиозных вопросов для каждого отдельного человека совесть этого человека;[1076] а ошибка в решении частного вопроса, составляющая основу всякого разногласия и начальный момент раскола, не может, как мы уже видели, по взгляду св. Василия Великого, считаться сама по себе причиной церковного раскола. В чем же различие между обычным, неизбежным среди членов земной Церкви Христовой разногласием во мнениях и нетерпимым, гибельным для виновных расколом, когда в том и другом случае и та и другая сторона может быть одинаково искренна и стойка в своих убеждениях, когда одна и та же ошибка может быть и источником ересей и расколов в Церкви, и частным мнением даже святого отца Церкви? Помимо личной ошибки, помимо стойкости в защите своего убеждения должна необходимо быть еще особая причина, превращающая разногласие в раздор, – причина настолько сильная, что воздействие ее изменяет высшую христианскую добродетель – исповедничество истины – в величайший грех противления истине, и качественно настолько определенная, что о действительном ее значении в нравственной жизни человека не может быть спора среди христиан, не может быть сомнения у самих участников спора.

Эта основная причина церковных раздоров обрисовалась во всем своем значении пред взором св. Василия Великого едва ли не в самый тяжелый момент его жизни, когда рушились – по видимому бесповоротно – его надежды на соединение с бесспорно православным в то время, по взгляду самого св. Василия, Западом. Это именно обстоятельство, что Запад и его представитель – Рим был в это время бесспорно православен, что церковное общение с ним, по мысли самого Василия, могло быть наглядным показателем православия для всех колебавшихся между различными мнениями на Востоке,[1077] и придает особую силу отказу Василия от дальнейших попыток к соединению с Западом. Как ни тяжело положение Церкви на Востоке, как ни дорога была бы помощь Запада,[1078] лучше и не просить о ней, коль скоро там высоко о себе думают и неспособны выслушивать истину от стоящих ниже их.[1079] При всей славе их непоколебимого православия, к ним надо обратиться не с просьбой о помощи, а с увещанием, что гордость – такой грех, который и один делает нас врагами Богу.[1080] Этот грех – превозношение пред другими христианами – св. Василий ставит в самую тяжкую вину Евномию – крайнему арианину – и им же мотивирует свой отказ от новых попыток к установлению церковного общения с чистым от всяких подозрений относительно арианства Дамасом. И арианин, и православный одинаково представляются ему врагами церковного единства, коль скоро дошли до мысли, что им нечему уже научиться от других.[1081] Не полагает он существенного различия и между активным, так сказать, и пассивным проявлением этой гордости: стремится ли Евномий приобрести себе