Доктор Кох считал горный воздух Оберзальцберга вредным для моих легких. Близ Зальцбурга, в парке дворца Клессхайм, гостевой резиденции Гитлера, великий архитектор барокко Фишер фон Эрлах по заказу зальцбургских архиепископов когда-то построил очаровательный павильон, получивший название Клеверный лист. Это недавно отремонтированное здание мне и отвели. 18 марта, когда я туда приехал, в самом дворце велись переговоры с правителем Венгрии адмиралом Хорти, которые привели к последнему бескровному вступлению армий Гитлера в чужую страну. Вечером в перерыве между переговорами Гитлер нанес мне визит.

Я не встречался с Гитлером десять недель, и впервые за все годы знакомства его землистое лицо с несоразмерно широким носом показалось мне отталкивающим – первый признак того, что я начинал видеть его в истинном свете. Почти три месяца я был избавлен от подавляющего влияния его личности, зато подвергался упрекам и оскорблениям с его стороны. После многих лет лихорадочной деятельности я впервые стал задумываться о пройденном рядом с ним пути. Прежде стоило ему сказать пару слов или взмахнуть рукой, как я забывал об усталости и вновь энергично брался за дело. Теперь же – несмотря на его вежливость и благожелательность – я не ощущал ничего, кроме усталости. Единственное, чего я страстно желал, – как можно скорее на несколько недель уехать с женой и детьми в Меран и восстановить свои силы. Правда, я толком не знал, зачем мне силы, потому что у меня больше не было цели в жизни.

Тем не менее, когда я был вынужден признать, что за пять дней, проведенных мною в Клессхайме, мои враги ложью и интригами пытаются разделаться со мной раз и навсегда, я решил отстаивать свои права. Видимо, визит Гитлера не остался незамеченным, и на следующий день Геринг позвонил поздравить меня с днем рождения. Я воспользовался моментом и сказал, что чувствую себя замечательно, на что он ответил очень бодро и без всякого намека на сочувствие: «Полно вам, вы говорите неправду. Доктор Гебхардт вчера сказал мне, что у вас серьезные проблемы с сердцем. И уж извините, никаких надежд на улучшение! Наверное, вы еще об этом не знаете!» Не переставая восхвалять мои прежние достижения, Геринг продолжал намекать на мою скорую кончину. Я возразил, что ни рентген, ни электрокардиограммы не выявили ничего страшного[227]. Однако Геринг продолжал уверять, что меня ввели в заблуждение или я просто не желаю верить очевидному. На самом же деле именно Геринг был введен в заблуждение Гебхардтом.

Гитлер выбрал момент, когда моя жена могла его услышать, и с мрачным видом сказал своим приспешникам: «Шпеер не оправится от болезни!» И ему Гебхардт успел сообщить, что я инвалид, непригодный к дальнейшей работе.

Возможно, Гитлер тогда думал о наших совместных архитектурных планах, которые я теперь не смогу осуществить из-за неизлечимой болезни сердца, или вспомнил о преждевременной смерти своего первого архитектора профессора Трооста, но, как бы то ни было, он в тот же день совершил неожиданный поступок – навестил меня в Клессхайме с таким гигантским букетом, что ординарец пошатывался под его тяжестью. Всего через несколько часов после этого визита Гиммлер по телефону официально информировал меня о том, что Гитлер возложил на доктора Гебхардта как группенфюрера СС полную ответственность за мою безопасность и – как врача – за мое здоровье. В результате меня стала охранять команда эсэсовцев, подчиненная Гебхардту, а доктор Кох был отстранен от моего лечения.

23 марта Гитлер, словно почувствовав мою отчужденность, нанес мне прощальный визит. Я же, несмотря на его знаки внимания, так и не смог простить обиду: ему хватило всего нескольких недель, чтобы забыть обо всех достижениях своего архитектора и министра вооружений, и лишь увидевшись со мной, он, видимо, вспомнил о нашей прежней близости. Разумеется, я понимал, что на нем лежит огромное бремя ответственности и он очень занят, но это не оправдывало его пренебрежения к ближайшим соратникам, временно оказавшимся вне поля его зрения. Его поведение в период моей болезни продемонстрировало, как мало я значу для него и насколько он не способен, принимая решения, учитывать объективные факты. Может быть, почувствовав мою холодность, а может быть, просто желая утешить меня, Гитлер мрачно заявил, что и сам очень нездоров: похоже, что скоро ослепнет. А когда я сказал, что с сердцем у меня все в порядке и доктор Брандт ему непременно об этом сообщит, он просто промолчал.

В замке Гойен, возвышавшемся над Мераном, я провел лучшие шесть недель за весь период моего пребывания в должности министра вооружений. Только там мне удалось побыть наедине со своей семьей. Доктор Гебхардт нашел себе пристанище в долине и практически не пользовался своим правом вмешиваться в мою жизнь.

В те недели, что я жил в Меране, Геринг, не спросив моего разрешения и даже не проинформировав меня, несколько раз возил на совещания к Гитлеру двух моих сотрудников – Дорша и Заура. Такая лихорадочная деятельность была несвойственна Герингу. После нескольких лет неудач он явно решил воспользоваться возможностью за мой счет укрепить свои позиции как второго человека в государстве и использовал для этого моих сотрудников.

Более того, он пустил слух о моей скорой отставке и даже спрашивал гауляйтера Верхнего Дуная Айгрубера, каково мнение партийных органов о генеральном директоре Майндле. Геринг, находившийся в дружеских отношениях с Майндлем, объяснил, что хотел бы представить Майндля Гитлеру как моего вероятного преемника[228]. Лей, уже тогда бывший рейхсляйтером и занимавший множество других должностей, также заявил о своих претензиях на мой пост – мол, уж как-нибудь он справится и с этой работой!

В то же время Борман и Гиммлер пытались опорочить в глазах Гитлера начальников управлений министерства вооружений. Гитлер не счел нужным поставить меня в известность, и я окольными путями узнал, что он особенно недоволен троими – Либелем, Вагером и Шибером, так что их уже можно было считать отставленными. Всего нескольких недель хватило Гитлеру, чтобы забыть о возрождении наших близких отношений, которое казалось вполне реальным во время встреч в Клессхайме. Кроме Фромма, Цайтцлера, Гудериана, Мильха и Дёница, лишь министр экономики Функ остался среди немногих высших руководителей рейха, не отшатнувшихся от меня в период моей болезни.

Еще несколько месяцев назад Гитлер требовал перевести промышленные предприятия в шахты и колоссальные бункеры, дабы защитить их от бомбежек. Я тогда отвечал, что бетон – не спасение от бомбардировок и на передислокацию заводов под землю и в укрытия уйдет много лет. Более того, нам еще повезло, что вражеские налеты на военные заводы напоминают удары по широкой дельте реки, распавшейся на множество ручейков, и потому пока не наносят большого вреда. И если продолжать это образное сравнение, то когда мы начнем защищать дельту, – лишь заставим врага атаковать промышленный поток, сосредоточенный в глубоком узком русле. Я приходил в ужас от одной только мысли о целенаправленных бомбардировках химических заводов, угольных шахт и электростанций. Не сомневаюсь, что весной 1944 года англичане и американцы вполне могли полностью разрушить эти объекты и все наши попытки спасти их оказались бы тщетными.