Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Суббалакшмиамма часто постилась, так как прочитала в одном древнем тексте: "Тот, кто хочет познать себя, и всё же уделяет внимание телу, похож на человека, который доверяется крокодилу перевезти его через реку." Она показала этот отрывок Бхагавану. Он сказал: "Это не значит, что вы должны голодать. Не обязательно мучить тело. Это означает только, что не нужно давать телу больше, чем ему необходимо. Умом придерживайтесь исследования, и просто поддерживайте жизнь в теле, чтобы оно не становилось помехой. Для этого чистая, свежая пища, просто приготовленная и в умеренном количестве — большое подспорье." В другой раз, когда она спросила разрешения Бхагавана надеть оранжевую робу санньясина и просить еду, Бхагаван строго сказал ей: "Даст ли вам цветная одежда отречение? Сперва узнайте, что значит санньяса."
Однажды группа людей сидела перед Бхагаваном и пела гимн во славу гуру. Бхагаван поднялся посреди песни и ушёл, сказав: "Молитвы и восхваления ни к чему не приведут. Истинной мудростью награждает только милосердный взгляд гуру." Суббалакшмиамма гордилась тем, что не один раз сполна получила милость взгляда Бхагавана. Но на следующий день Бхагаван повернулся к ней и неожиданно проговорил: "Пока не станете как шестимесячный младенец, не надейтесь войти в царство истинной мудрости."
Суббалакшмиамма вспоминала: "Жить рядом с Бхагаваном само по себе было настоящей садханой. С ним всегда было так. Кто бы ни подходил к нему, он спускался на его уровень; его слова и жесты, даже интонации голоса адаптировались под уровень людей вокруг него. С детьми он играл; с семьянинами был мудрым советчиком, с пандитами — источником знания, с йогинами — богом победы. Он видел себя в них, а они видели себя в нём, и их сердца привязывались к его стопам вечной любовью. Он излучал поразительное ощущение единства одним своим присутствием — как огонь распространяет свет." Она добавила: "Бхагаван был самим воплощением мудрости и доброты — хотя он не запоминал наши недостатки и ошибки, он заставлял нас следовать его инструкциям буквально. Нам приходилось выполнять одно и то же задание снова и снова, пока он не был полностью удовлетворён. Делал ли он это для себя? Для чего ему это? Он хотел доказать нам, что мы можем делать вещи правильно, и что только недостаток внимательности и терпения приводит к беспорядку. Иногда он, казалось, бывал строг, даже резок, так как знал то, чего не знали мы: что мы способны действовать правильно, если только попытаемся. С опытом приходит уверенность, а с уверенностью — великий покой праведности. Каким превосходным учителем труда и мудрости был Бхагаван!"
Чтобы описать глубину их взаимоотношений как гуру и ученика, Суббалакшмиамма рассказывала: "В его присутствии каждый момент мы чувствовали, что он Бог. Даже этим чувством мы обязаны его милости, так как он время от времени показывал нам, кем он на самом деле был — Всемогущим Господом, а не той человеческой формой, к которой мы привыкли. Наша любовь к нему, отражение его любви, приковала нас к его стопам и заставила нас остаться с ним. Ради него мы покинули домашний очаг и все наши земные узы. Мы лишь знали, что с ним мы в безопасности, что каким-то чудесным способом он приведёт нас к нашей цели. Он сам был нашей истинной целью — нашим домом."
Мне посчастливилось быть с ней очень близко. В то время я был круглолицым двухлетним малышом. В отличие от моих застенчивых братьев, я был довольно бесстрашным и без колебаний подходил к людям не из семьи. Все кухарки играли со мной и тютюшкались. Однажды Суббалакшмиамма вывела меня из кухни, усадила к себе на колени и накормила обедом. Я крепко сжимал в руках два манго. Вдруг огромный самец обезьяны, который приметил манго, направился в мою сторону. В страхе я отвернулся к Суббалакшмиамме. Она пришла мне на выручку. Обхватив меня своими руками, она защитила меня от обезьяны. Она прекрасно сознавала, какой опасности подвергается, и самец, как и следовало ожидать, в ярости откусил часть плоти с её руки. Истекая кровью, она передала меня кому-то другому. Все боялись бешенства, так как в то время от него не было противоядия. Но, слава богу, с ней ничего не случилось. Её госпитализировали, и до конца жизни на руке у неё остался глубокий шрам. Я, разумеется, забыл об этом случае.
Став постарше и увидев шрам на её руке, я спросил из любопытства: "Откуда у вас этот шрам?" Я очень смутился, когда узнал, что она получила этот шрам, пытаясь защитить меня. Однако, Суббалакшмиамма успокоила меня, сказав: "Нет! Нет! Не чувствуй сожаления. Я очень тебе благодарна, потому что в течении очень многих дней, Бхагаван всё время уделял мне внимание. Он постоянно спрашивал: 'Как ваша рана? Уже зажила?' Один его взгляд спас меня от бешенства. Поэтому я тебе благодарна." Коснувшись её святых стоп, я сказал: "Вы действовали из охраняющего материнского начала. Как я могу выразить вам свою благодарность?" Суббалакшмиамма была очень тронута моими словами. Она ответила: "Все преданные Бхагавана находятся под защитой этого материнского начала. Даже сам Бхагаван упоминал о нём несколько раз. Однако, те люди, которые пишут о Бхагаване, с лёгкостью игнорируют этот феномен, потому что не могут его понять. Бхагаван два или три раза упомянул о том, как материнское начало действовало в его жизни и повлияло на неё."
Она рассказала мне, о чём ей поведала Шантамма. Однажды Шантамме приснился сон. Ей снилось, что Бхагаван сидит в холле, а рядом с ним сидит красивая, ослепительно сияющая, богиня. В то же время точно такая же богиня ходит по ашраму и выполняет свои обязанности. Шантамма была озадачена и рассказала Бхагавану подробности сна. Бхагаван, похоже, подтвердил его. Он кивнул и сказал: "Да, даже когда я жил на горе, именно женщина приходила и кормила меня." Этой женщиной была, конечно, Акхиландамма (Десурамма). Бхагаван рассказал о ней: "Подавая мне еду, она клала рядом со мной ещё один лист, и тоже накладывала на него еду. Однажды я отважился спросить её: 'Для кого этот лист?' Она ответила: 'Это для Матери.'" Бхагаван помолчал, а потом добавил: "Акхиландамме приснился такой же сон." Суббалакшмиамма продолжила: "Я была свидетелем ещё одного случая с другой преданной, женой Аппу Шастри. В те дни кофе был редкой роскошью