сама по себе, хотя все это была одна плоть, утвержденная на одном черепе.

— Очень благодарен, — сказал Сноупс. — Как вы думаете, что нам теперь делать?

— Нам — ничего, — сказал Рэтлиф. — Я ведь не претендую на место учителя.

— Но должны же вы помочь. В конце концов, покуда вы не ввязались, все было в полном порядке.

— Нет, — сурово сказал Рэтлиф. — На меня не рассчитывайте. Но одно я сделаю. Я останусь здесь и погляжу, что предпримут его родственники. Допустят ли они, чтобы люди смеялись над этим несчастным.

— Да, конечно, — сказал Сноупс. — Это никуда не годится. Вот в чем вся и суть. Плоть слаба, ей немного надо. Глаз искушает грешника; надо помочь ближнему избавиться от бревна в глазу, да к тому же с глаз долой — из сердца вон. Нельзя, чтобы наше доброе имя трепали зря. Слишком долго Сноупсы высоко держат голову в здешних краях, чтобы теперь их упрекали в попустительстве.

— Не говоря уж о месте учителя, — сказал Рэтлиф.

— Конечно. Мы устроим совет. Семейный совет. Соберемся сегодня же в лавке.

Когда Рэтлиф пришел в лавку, все уже были в сборе — кузнец, учитель и с ними приходской священник, здешний фермер, человек семейный, простой, недалекий, честный, суеверный и добродетельный, он не учился в семинарии, не имел сана, не был утвержден собором духовенства, — просто много лет назад Билл Варнер назначил его священником, подобно тому как назначал школьных учителей и шерифов.

— Все улажено, — сказал А. О., когда Рэтлиф вошел. — Брат Уитфилд знает способ. Только…

— Да нет же, я просто сказал, что знаю случай, когда это средство подействовало, — поправил его священник.

И тогда он, учитель, объяснил:

— Надо зарезать ту скотину, которая ему полюбилась, сварить кусок мяса и дать ему съесть. Но это непременно должно быть мясо той самой коровы, или овцы, или от чего там его отвадить, и чтоб он обязательно знал, что ест; нельзя заставлять его есть силой или хитростью и подсунуть мясо другой коровы тоже нельзя. Тогда он успокоится и больше не будет для всех посмешищем. Только… — и тут Рэтлиф увидел, как его расползающееся лицо на миг стало задумчивым и злым, — только миссис Литтлджон не отдаст нам корову задаром. Вы, кажется, говорили, что ее подарил ему Хьюстон?

— Нет, не я, — сказал Рэтлиф. — Это вы мне говорили.

— Но ведь так оно и было?

— Спросите миссис Литтлджон, или самого Хьюстона, или своего двоюродного брата.

— Ладно, не все ли равно. Так или иначе, даром она корову не отдаст. Так что придется за нее платить. И вот чего я никак не возьму в толк — она говорит, что не знает, какая ей цена, велела у вас спросить.

— Да ну, — только и сказал Рэтлиф. Теперь он не смотрел на Сноупса. Он смотрел на священника.

— А вы наверняка знаете, что это средство подействует, ваше преподобие? — сказал он.

— Знаю только, что был случай, когда оно подействовало, — сказал Уитфилд.

— Выходит, вы знаете, что были и другие случаи, когда оно не подействовало?

— Я знаю только один случай, когда его пробовали.

— Ну что ж, — сказал Рэтлиф. Он взглянул на обоих Сноупсов — двоюродных братьев, дядю с племянником, или кем там они друг другу приходились. — Это обойдется вам в шестнадцать долларов восемьдесят центов.

— Шестнадцать долларов восемьдесят центов? — сказал А. О. — Сто чертей! — Его маленькие, бесцветные глазки быстро забегали, заскользили по лицам. Наконец он повернулся к священнику. — Послушайте, что я вам скажу. Корова не из одного мяса состоит. На ней еще много всякого наросло, чего при рождении не было. Все это тоже часть коровы — рога, шерсть. Почему бы не взять клок шерсти и не сварить суп, что ли; можно бы и крови малость добавить, чтобы уж совсем без обмана…

— Нет, нужно ее тело, мясо, — сказал священник. — Я так понимаю это лечение, что если надо его отвадить, пусть поймет, что ее уж на свете нет.

— Но шестнадцать долларов восемьдесят центов… — сказал А. О. Он взглянул на Рэтлифа. — Не думаю, чтобы вы согласились уступить хоть сколько-нибудь.

— Нет, — сказал Рэтлиф.

— И Минк ничего не дает, тем более что Билл Варнер сегодня утром постановил взыскать с него штраф, — сказал А. О. желчно. — И Лэмп тоже. Вообще-то и Лэмпу скоро придется выложить денежки, но за что — это уж не ваше дело, — сказал он Рэтлифу. — И Флема нет. Так что останемся мы с Эком. Если только брат Уитфилд не пожелает помочь нам из нравственных соображений. В конце концов, что порочит одного из паствы, порочит и все стадо!

— Нет, — сказал Рэтлиф. — Ему нельзя. Я и сам слышал об этом средстве. Все должна взять на себя кровная родня, иначе оно не подействует.

Маленькие блестящие глазки все так же перебегали с лица на лицо.

— А ведь вы ничего об этом не говорили, — сказал он.

— Я сказал все, что знаю, — сказал Уитфилд. — Откуда мне знать, на какие деньги тогда купили корову.

— Но шестнадцать долларов восемьдесят… — пробормотал А. О. — Сто чертей.

Рэтлиф посмотрел на него — теперь глаза А. О. были гораздо хитрее, чем казалось раньше; нет, он не умен, поправил себя Рэтлиф. Хитер. Только теперь А. О. в первый раз взглянул на своего брата, или племянника.

И тогда брат, или племянник, в первый раз открыл рот.

— Ты хочешь сказать, что мы должны ее купить?

— Да, — сказал А О. — Ты, конечно, не откажешься принести эту маленькую жертву ради имени, которое носишь.

— Ладно, — сказал Эк. — Раз уж мы должны…

Он достал из-под кожаного фартука огромный кожаный кошель, открыл его и держал в закопченном кулаке, — так держит ребенок бумажный пакет, собираясь надуть его воздухом. — Сколько?

— Я ведь живу бобылем, — сказал А. О. — А у тебя трое детер.

— Четверо, — поправил его Эк. — Мы ждем еще одного.

— Значит, четверо. Так что я полагаю, единственный способ — это разложить издержки в соответствии с той пользой, которую получит каждый из его излечения. Ты должен уплатить за себя и за четверых детей. Это выходит пять к одному. Значит, я плачу доллар восемьдесят центов, а Эк — пятнадцать долларов, потому что трижды пять — пятнадцать и пятью три — тоже пятнадцать.

И пускай Эк возьмет себе шкуру и все мясо, какое останется.

— Но мясо и шкура не стоят пятнадцать долларов, — сказал Эк. — А если бы и стоили, мне они все равно без надобности. На что мне столько — на целых пятнадцать долларов.

— Но ведь это не просто мясо и шкура. Так уж сложились обстоятельства. Мы свое доброе имя защитим.