Следующие десять минут он собирался с духом, чтобы повернуть колесико зажигалки. Он в жизни не держал в руках зажигалку, но видел, как ею пользуется преподобный Беденбаух. Джуд нащупал большим пальцем шероховатое колесико. Мысленно он уже щелкнул зажигалкой — и она выплюнула пламя, которое потом взметнулось до самой крыши. Джуд попробовал щелкнуть зажигалкой, но ничего не произошло, лишь раздался странный звук, точно мышь скребется под половицей. Звук этот изменил ритм храпа священника, так что Джуду пришлось ждать целую минуту, прежде чем решиться на вторую попытку. Но и вторая попытка оказалась не лучше первой, причем преподобный беспокойно заворочался во сне. На третий раз Беденбаух уже проснулся и учуял запах горючего, насквозь промочившего его ночную рубашку. Джуду понадобились четыре попытки, чтобы понять принцип действия зажигалки.

— Почему ты не в кровати? — строго спросил священник, еле ворочая языком.

Зажигалка вспыхнула — и мальчик, прежде чем поднести ее к одеялу, запел чистым звонким голосом:

— Иисус любит меня, я это знаю, потому что об этом мне говорит Библия.

И тогда он поджег священника, и объятый пламенем Беденбаух соскочил с кровати и бросился к дверям. Он бежал по дортуару и дико кричал, с каждым шагом все больше напоминая живой факел. И факел этот разгорался все ярче и ярче, а изо рта священника вылетали уже не слова, а неясные звуки. Он подбежал к окну, и от его волос загорелись темные хлопчатобумажные занавески. Затем его почерневшее тело тяжело осело на пол — а потом он умер, источая отвратительный запах обуглившейся плоти.

Джуд Диллард следил за тем, как мужчина в языках пламени упал замертво у противоположной стены, как огонь уже начал лизать занавески, медленно поднимаясь вверх, и осознал, что в свои восемь лет впервые убил человека, почувствовав при этом небывалый душевный подъем, который может дать лишь осознание торжества справедливости. Этот образ горящего человека навеки запечатлелся в его памяти. И с тех пор на каждой исповеди отец Джуд каялся в том, что виноват в смерти Уиллиса Беденбауха, накладывая на себя епитимьи. В мучивших его ночных кошмарах Беденбаух и Эй-Джей сливались воедино, словно ужасные сиамские близнецы, снова и снова демонстрируя жуткими криками всю чудовищность наказания огнем. Зрелище повергнутого на сосновый пол врага и детские крики «горим!» ознаменовали новую страницу его жизни: созерцательной жизни ушедшего в себя человека. А еще жизни, полной молчания, так как Джуд после пожара в приюте целых два года не мог произнести ни слова. Люси взяла брата за руку и вывела из огня, и он последовал за ней послушно, как агнец на заклание, готовый к любому повороту судьбы после совершенного убийства.

Деревянное здание горело всю ночь, а когда оно наконец сгорело, то вместе с ним сгорела и половина рабочих мест в городке. Общее мнение было таково, что Беденбаух заснул пьяным, прикончив полпинты виски и не потушив трубку, а горячая зола из этой трубки подпалила постель. Он стал единственной жертвой пожара, который сам же и вызвал, и местные жители усмотрели в этом знак свыше. Останки Беденбауха были быстро похоронены и так же быстро забыты, тем более что и забывать-то было особо нечего, поскольку на пожарище удалось найти только зубы да кости.

Сирот временно разместили в женском общежитии колледжа Ньюберри, и детей начали разбирать по домам, когда по округе разнеслись призывы о помощи. Джуда хотел было взять фермер, выращивающий табак вблизи Флоренс, но передумал, когда Люси заявила, что никто не разлучит брата и сестру и никто не разрушит их маленькую семью. Когда после летних каникул в колледж вернулись студенты, Люси и Джуд оказались единственными сиротами, не сумевшими обрести дом.

Люси тщетно пыталась найти в глазах пришедших взглянуть на них людей доброту и надежду на спасение, но те смотрели на детей так, словно выбирали рабочий скот.

Девочка прекрасно понимала, что нет ничего более ненужного в хозяйстве и более затратного, чем сирота. Связав себя с онемевшим, убогим братом, она лишила себя возможности найти семью, стала залежалым товаром. С каждым днем, прожитым в Ньюберри, взгляд ее становился все жестче, она постепенно обретала внутреннюю силу, поскольку начала понимать, как тяжело жить, когда ты никому не нужен. Именно в то лето и сформировался ее характер. Люси стала живым свидетельством того, что, пытаясь защитить обойденного судьбой ребенка, ты рискуешь всем. Защищая интересы своего брата, она и сама изменилась.

В сентябре Люси подслушала разговор капеллана колледжа с надзирателем о возможности помещения Джуда в психиатрическую больницу на Булл-стрит в Колумбии. Ей уже доводилось слышать о детях со странностями, которых отсылали на Булл-стрит и которые оттуда уже больше не возвращались. Но Люси решила, что они с братом достаточно натерпелись. Только она одна знала: не проходило и дня, чтобы Джуд не терзал себя раскаянием. Он был нежным мальчиком, певчей птичкой, не осмеливавшейся петь в присутствии ястребов. Джуду нужна была сильная сестра, и потому она стала сильной. Он заставил мучителя заплатить страшную цену за лишение ее девственности, а теперь настала ее очередь защитить его от обитых войлоком стен, заглушающих крики безумных. Два дня она потихоньку таскала еду из кухни колледжа и прятала под кроватью. Из ящика для пожертвований в англиканской церкви Люси с помощью длинной палки с куском жевательной резинки на конце выудила восемьдесят шесть центов. Она сняла с себя вину, объяснив своему молчаливому брату, что они такие же нищие, как и те, кому предназначены монеты из этого ящика.

И в ту ночь они убежали из общежития. Крепко держа брата за руку, Люси повела его через спящий город туда, где, как она слышала, находится дорога на Колумбию. Восемь часов они шли и шли вперед, все дальше удаляясь от Ньюберри. Целый месяц они блуждали по проселочным дорогам Южной Каролины, ночуя на лесных полянах, на пшеничных полях, в стогах сена или в конюшнях. Передвигались они в основном по ночам, настороженные, как все ночные создания. Они научились получать удовольствие от вкуса сырых яиц и теплого молока прямо из-под коровы. Дети, где могли, подбирали остатки урожая на задворках ферм. Случайно они вышли на побережье, минуя Колумбию, которую до смерти боялись, так как она ассоциировалась для них с Булл-стрит и сумасшедшим домом. Поскольку брат и сестра отправлялись в путь только после заката, то скоро привыкли к свету звезд, и они двигались по грязным дорогам средь необъятных колосящихся полей под ночным небом, откуда на них смотрели созвездия, которых они не знали. Джуд и Люси и дня не проучились в школе, а потому мало что знали о мире.

Итак, никем не замеченные, рука об руку, они пересекли штат Южная Каролина. За ними тянулся след из яичной скорлупы, и питались они дичками. Они видели, как пьяный фермер прибил собаку за то, что та задушила цыпленка, и в ту ночь они сидели у костра, ели цыпленка, и Люси долго смеялась над тем, что Джуд был не прочь съесть и собаку. Эта странная одиссея научила девочку тому, что голод расширяет границы общепринятой кухни. Их поддерживала любовь друг к другу, и уже много позже оба вспоминали об этом долгом путешествии без взрослых как о самых счастливых днях своего искалеченного детства.