По крайней мере, Гельмут ловко охомутал и сжег тень Гибор, когда она (вот чего я не делал, так не называл её мамой), когда она самонадеянно высунулась на улицу сегодня в полдень. Мне жаль, что её не будет. И, представь себе, Карл, мне даже не утешиться на традиционный лад, что, мол, мы с ней встретимся в раю, потому что, честно говоря, на этот счет у меня много сомнений .

Перемирие скоро окончится и Гельмут снова примется за свой экзорцизм, безбожный святоша. Гвискар пал духом из-за Гибор. Эстен, кстати, тоже – в смысле адюльтеров мы тут тоже пошевеливались . Я постараюсь удрать. Здесь есть настоящие действующие крылья, вершина инженерии синьора Гвискара, который всё равно со мной полететь не сможет. Как, собственно, и Эстен.

То, что здесь творится напоминает кладбищенскую мочиловку – кое-где страшно , но, по преимуществу, противно. Умирать во второй раз мне не улыбается. Тем более, мы ведь с тобой встретимся на фаблио 1477 года – так нагадала мне Гибор, которая не ошибается. Хотя, пока, тебе, наверное, лучше думать, что я пал в этом жестоком и честном (не веришь? – правильно делаешь) бою. Обещай, что ты так и поступишь.

Если хочешь, можешь взять мои рисунки себе. Или не брать, если не хочешь. Я не обижусь и даже не узнаю ."

Карл плавно и быстро перевернул лист, опять перевернул. Что-то такое делают трюкачи-иллюзионисты, когда собираются вынуть из сценического подпространства красноглазого кролика, живую затычку скучного номера. Но там, на обороте, и на обороте оборота, продолжения не было, равно как и подписи. Недоумевать и тревожиться (что, мол, шальная пуля) по этому поводу Карл не стал – маман, Изабелла Португальская, была ещё какой мастерицей таких точно розыгрышей. Понятно же, что подписаться «твой» или «люблю» было бы дурно, ведь понятно, что в путевой шараде про лопату недопустимо слово «лопата».

Благодушный, улыбчивый Гельмут, сложив персты левой руки как Христос во славе, правой рукою раз за разом всаживал в Мартина стальное стило. Тот ехидно ойкал, как от щекотки, и не умирал. Просмотрев этот, Карл проснулся в коллинеарный ультра-реалистический кошмар.

В нем он, Карл, тщетно щелкал кресалом, но искры не высекались, и светильник оставался незажженным и темнота не отступала.

А когда десятая отчаянная попытка пробудиться в честную реальность, в полный рост и надежно эманированную Создателем, наконец-то увенчалась успехом, когда десятым сталинским ударом форель разбила лед, а Карл, намертво вцепившийся в её хвост, наконец-то пробудился внутрь уже виденной десятикратно темноты и вселяющие надежду искры – преобразованные, стало быть, флогистоном частички кремния – просыпались на постель Карла и обожгли его, он понял, что нужно что-то предпринимать.

Рассуждая не так и даже не в том духе, что засыпать обратно не просто бессмысленно, но и очень страшно (ибо очень страшной казалась сама мысль о том, что здоровому, почти сорокалетнему мужику, владетелю если не большей, то определенно лучшей половины Мира, красавцу-ебарю и отменному фехтовальщику может быть страшно впасть в сон на пару предрассветных часов, и поэтому всю мерзость пришлось загнать на расплод в подсознание), а уверяя себя вполголоса, что совершенно необходимым является довыяснение обстоятельств гибели аборигенов замка Орв, Карл зажег массивный масляный светильник.

Светильник не переставал удивлять Карла своей формой четвертый день. Это была голова, со всеми признаками зрелой мужественности отлитая из бронзы с аттическим тщанием. Мужчина смотрел на мир янтарными глазами, зраками которым служили черные жемчужины.

Его пухлые губы были чуть приоткрыты – ровно настолько, чтобы придать лицу надменно-удивленное выражение и образовать отверстие, через которое его гортань пополнялась маслом.

И всё бы это было туда-сюда, если бы не два воздетых вверх воловьих рога, венчавших голову незнакомца. В рогах находились фитили и прямо на их концах возгоралось пламя – красно-оранжевое и весьма чадное.

Карл оделся и нацепил под мышку потайные ножны со стилетом. Потом Карл двумя руками поднял рогатую голову – она оказалась ещё тяжелее, чем он предполагал; светильник явно создавался как имущество по существу недвижимое. И, локтем отодвинув засов, вышел в коридор.

Карл остановился – на лестнице в пяти шагах от его апартаментов послышались шаги и чернота лестничного проема растворилась в отсветах пока ещё не видимого факела.

Карл опустил светильник на пол, отступил на шаг назад, запустил правую руку за пазуху и нащупал слоновой кости рукоять.

Это был Жювель с факелом и скатанным в трубу холстом. А за ним, возвышаясь как боевой слон над обозным ишаком, следовал Гельмут в белой котте с черным крестом.

В правой руке, затянутой в кольчужную перчатку, Гельмут нес меч, держа его за самое основание лезвия близ гарды с длиннющей перекладиной, так что получался чистый крест. А на сгибе левой руки Гельмута покоился рогатый шлем.

«В самый раз, чтоб напялить этот шлем на мой светильник. Интересно, рога в шлеме полые или нет?»

У Карла заныло под ложечкой.

Жуток был вид коридора, паршиво освещённого, неведомой рогатой головы на полу и пустого рогатого вместилища для головы в руках Гельмута. Какая-то сходка палачей, слет масонских скульпторов, а не встреча приличных рыцарей с внушительными генеалогиями.

Жювель отступил к стене, пропуская Гельмута вперед.

– Доброй ночи, герцог, – сухо сказал тевтон.

Рука герцога слилась в одно целое со стилетом. Если только Гельмут не дыхнет ему в лицо серой, он, Карл, всегда успеет опередить любой выпад тевтона. Значит, теперь ему совсем не страшно.

– Взаимно, герр Гельмут, – кивнул Карл. – Ставлю «Трех Братьев» против горшка перловки, что Вы идете ко мне в гости.

– Ваша правда. А я ставлю свой меч против упомянутого горшка, что Вы вместе с Александром Великим собрались, соответственно, ко мне.

«С Александром Великим? Он что, бредит?» – подумал Карл, но, поскольку особам герцогского достоинства не пристало простолюдинское «Чаво?», он агрессивно улыбнулся и заметил:

– Всё верно. Но я несу Вам свет, а Вы мне – меч.

– В подобных местах так безопаснее, – уклончиво ответил Гельмут. – А вот Вы со своим Двурогим могли крепко влипнуть. Он – не лучший спутник для ночных прогулок.

Прежде чем Карл успел отпустить ироничное «Да ну?», светильник, до этого потрескивавший по-джентльменски тихо, разразился озлобленным шкворчанием. А Гельмут как-то эдак, с невиданным вывертом перехватывая меч и вознося его над головой, припал на колено и ба-бах.

Ну там горящее масло по всему полу, глухой звон бронзы и черная жемчужина-беглянка, тотчас же раздробленная железным кулаком Гельмута.

А где же рогатый шлем?

Шлем покачивался влево-вправо на полу под стенкой. Туидлдым-туидлдам. Он был изуродован длинной замысловатой трещиной. Что-то между ними произошло – между светильником и шлемом – но Карлу было насрать.