Поход на Париж по долине Луары летом 1799 г., подготовленный Суворовым и сорванный союзниками, означал бы крах Французской революции и бесславный конец карьеры Бонапарта в песках Египта. Но и в начале октября, когда русские войска спустились с Альп, возможности победоносного окончания войны оставались. Бонапарт еще не взял власть в Париже; он лишь к лету следующего года сумел, в условиях разрухи, минимально укрепить французские армии для перехода в рискованное, но в итоге победоносное контрнаступление. В то же время Суворов осенью 1799 г. еще обладал полнотой власти, пожалованной ему императором Павлом I. Он мог самостоятельно планировать и осуществлять операции, лишь отчитываясь государю о результатах. У союзников, воспользуйся они гением Суворова, был шанс избежать точно предсказанного им разгрома в 1800 г.

Понимание ситуации заставляло Александра Васильевича закрывать сердце от обид и прикладывать все силы к тому, чтобы переломить ход событий. 26 сентября, едва отогревшись после ужасного перехода через Панике, Суворов от подножия хребта написал эрцгерцогу Карлу чрезвычайно ласковое и ободрительное письмо, рассказав о победах русских войск от Альтдорфа до Муттентале и предложив совместное наступление русских и австрийских войск в реке Тур. Он сообщил, что, хотя «мы истратили все свои заряды», русские войска прикрывают восточную часть Швейцарии от вероятного вторжения французов. Суворов уже установил связь с австрийскими командирами для снабжения русских войск припасами и амуницией; на приведение войск в порядок ему требовалось 3–4 дня (Д IV. 391).

На следующий день, по дороге в Кур, фельдмаршал предписал A.M. Римскому-Корсакову не предпринимать действий против французов до соединения всех русских войск. Это было актуально: 27 и 27 сентября войска Римского-Корсакова и принца Конде отражали жестокие атаки французов (I (Д IV. 412). Под руководством присланного Суворовым генерал-лейтенанта А.И. Горчакова русский корпус должен был лишь «обучаться к действию холодным оружием» и заготавливать продовольствие и боеприпасы на всю армию на 10 дней (Д IV. 392, 393). Из-за отсутствия продовольствия, писал Суворов 28 сентября из Кура генерал-адьютанту Петру Александровичу Толстому, представлявшему русское командование в ставке эрцгерцога Карла, «мы в голоде», причем «Корсаков дошел до крайности», а без «военной амуниции» — «убегаем сражения» (Д IV. 394).

С Петром Александровичем, храбро сражавшимся в Польше и отличившимся при штурме Праги, фельдмаршал был откровенен. Императору Павлу он в тот же день отправил успокоительное донесение без характеристики тяжелого положения русских войск. Суворов выполнял рескрипт Павла I от 31 августа, в котором Римскому-Корсакову, в связи с уходом войск эрцгерцога Карла из Швейцарии, предписывалось не предпринимать активных действий (Д IV. 395 и прим 2.). Правда, в тот же день Александр Васильевич рапортовал Павлу I о победе отряда А.И. Горчакова над французами, одержанной 28 августа, т.е. до подписания императором рескрипта (Д IV. 396).

В первых числах октября Суворов размышлял (и делал заметки: Д IV. 397 и прим. 1) о возможности соединения его армии с корпусами Римского-Корсакова и Конде для совместного удара по главной позиции Массена в Винтертуре. Александр Васильевич имел в корпусах А.Г. Розенберга и В.Х. Дерфельдена около 16 тысяч человек в строю[95], Римский-Корсаков и Конде — 25,5 тысячи человек[96]. Ночным «очень быстрым и по возможности комбинированным маршем», которого «Массена не имеет никакой причины… ожидать», Суворов мог появиться на поле боя внезапно для французов, когда те, узнав о приближении Римского-Корсакова, обрушат главные силы на него и Конде. Недостаток «в силах, одежде и средствах», трудность войны «в гористых и опасных местах» делали операцию «красивой». Но «хороша» ли она? Можно «принять меры, чтобы избежать риска»; но потери людей будут большими. Суворов заключил: «очень красива, но не хороша». У него не было твердой надежды на хорошее снабжение войск и возможность побудить к активным действиям эрцгерцога Карла, имевшего 33 тысячи солдат на Верхнем Дунае, за спинами Римского-Корсакова и Конде. Не годились для активных действий, тем более — быстрого комбинированного марша по горам, и австрийские войска, расположенные к югу от Констанцкого (Боденского) озера, недалеко от Суворова (Петраш, Елачич и Линкен, 16 тысяч).

Взвесив все «за» и «против», Суворов отказался от «очень красивой» атаки, решив «обойти Констанцкое озеро по более длинной дороге, избегать по возможности стычек, чтобы соединиться с Корсаковым». Полководец учитывал, что, разбив превосходящие силы Массена (38, 5 тысячи), он не сможет развить успех без материальной и военной поддержки австрийцев, положиться на которую было нельзя[97]. В таком случае победа была бы «для блистания», а не «постоянства», что Александр Васильевич считал недопустимым. 2 октября, сообщая Павлу I о предстоящем соединении с Рим-ским-Корсаковым, полководец приложил к донесению новые «бумаги по пьемонтским делам… обнаруживающие злые замыслы венского кабинета» по захвату Северной Италии вместо ее освобождения (Д IV. 398). В самой Швейцарии австрийский генерал Петраш, от которого Суворов надеялся получить снабжение и боеприпасы, отказался сотрудничать с русскими. Свои сомнения относительно продолжения войны полководец изложил в тот же день в письме графу Ф.В. Ростопчину — приближенному Павла I, который только что возглавил Иностранную коллегию (МИД России). Зная характер пламенного борца с тлетворным влиянием Запада, будущего генерал-губернатора Москвы, победителя Наполеона, Александр Васильевич публицистически «сократил» число своих солдат в полтора раза, войск Римского-Корсакова — вдвое, бездействующие австрийские силы слегка преувеличил, а армию Массена довел до 40 и даже 60 тысяч человек[98]. Русская пехота, по словам Суворова, «боса, нага» и голодна, без зарядов, «палаток, плащей, артельных и прочих денег, в одной рубашке». Не помогая русским, австрийцы сепаратно ведут в Вене переговоры с тайными эмиссарами французов. Предупредив Ростопчина (и через его красноречие — императора Павла) о происках венского кабинета[99], Суворов сформулировал мучившую его дилемму: «Злые замыслы барона Тугута, поелику они противны общему благу, меня оскорбляют, но я их презираю… но презрение это было бы презрением общего блага» (Д IV. 399).