ленд-лизовских сапог. Один прострелил себе ногу, другой из дурного баловства расстрелял статуэтку Божьей матери. Заслуги не в счет. Известен случай, в штрафбате оказался командир батальона, четырежды орденоносец, трижды раненый.

«Нас бросали в самое пекло» — главная мысль большинства откликов на статью «В прорыв идут штрафные батальоны», опубликованную в «Красной звезде». Кстати, она названа неудачно. Эти батальоны участвовали в создании прорыва, а не шли в готовый прорыв. Сами авторы сообщают, что штрафники «осуществляли разведку боем, прорывали оборону противника, штурмовали его опорные пункты». Пользовались ли эти части огневой поддержкой — мнения расходятся. Но известно, что такой поддержки часто не хватало и обычной пехоте. Почти все авторы, подчас забывая собственные слова о гуманности приказа № 227, сообщают о громадных потерях штрафников. В одном бою из 225 человек выбыло из строя 114, вспоминает один из них. Другой сообщает, что за два месяца боев на Курской дуге в его батальоне из более чем 1200 бойцов в строю осталось 48. По простоте душевной Ивашов и Рубцов даже в 1991 г. пишут как о само собой разумеющемся: от штрафников «требовалось активно проявить самопожертвование». Во время войны все это не вызывало удивления хотя бы потому, что смертная казнь вообще была обыденным делом. Ею карали за 42 состава преступлений. Косвенно об особой жестокости условий, в которые были преднамеренно поставлены штрафные части, свидетельствуют исключительные права и льготы, предоставленные их постоянному составу. Так, командир такого батальона обладал дисциплинарными правами командира дивизии; звания присваивались быстрее, чем в строевых частях, месяц службы засчитывался за шесть месяцев.

Как повлиял приказ № 227 на фронтовые дела? Вопрос нужно изучать. Вполне обоснованным, однако, будет поставить под сомнение попытки преувеличить роль приказа «в стабилизации фронта и повышении организованности боевых действий», как утверждают, например, составители упоминавшегося словаря-справочника. По мнению Василевского, приказ поднял боеспособность войск. «Каждый командир и политработник как никогда почувствовал, сколь высока его ответственность за выполнение боевой задачи», — повторял маршал чуть ли не буквально слова главпуровской пропаганды. Но есть неоспоримые признаки того, что мера жестокости была превышена, ее эффективность исчезла. Интересны такие факты. Сталин направил телеграмму командиру корпуса Вольскому в момент прорыва деблокирующей группы Гота под Сталинградом: «Любой ценой остановить!» Похоже потребовался новый сверхприказ… Но характерно и другое. В Москве, судя по всему, сами не были уверены во всесилии и безупречности приказа № 227. Так или иначе, всего две недели спустя, 9 августа передовая «Красной звезды» разъясняла, что нужно проводить различие между трусами и людьми, у которых в какой-то момент сдали нервы. Нам известно, что примерно в сентябре 1942 г. в Сталинграде уполномоченному контрразведки 92-го полка было предписано следить, чтобы командиры не злоупотребляли правами, предоставленными им приказом № 227.

III. Сталинизм и цена победы

В связи с ценой победы, как узловой проблемой истории войны, мы снова обратимся к наследию военных классиков. Большинство их осуждало чрезмерные потери. Известны слова Наполеона «о цене пролития драгоценной крови». Последовательным сторонником военных действий с малой кровью и даже бескровной стратегии непрямых действий был Жомини. По мнению Свечина, этот классик вообще «стремился изгнать вовсе риск из стратегической операции». «Прежде чем решиться на войну, — писал он, — нужно исследовать, выгодна ли она с точки зрения общественных интересов». «Самой удачной войной, — считал автор, — будет такая, которая, будучи основана на неоспоримых правах, предоставит к тому же государству положительные выгоды, соразмерные с теми жертвами и теми случайностями, с которыми она связана». Генерал осуждал Наполеона, совершившего маневр своей армии за Неман на 500 лье (около 2000 км). При тех обстоятельствах «вероятность гибельных условий обстановки во много раз превосходила… вероятность всех тех выгод, на которые можно было рассчитывать». В то же время Жомини оправдывал Кутузова, который «берег свою армию» и потому позволил Наполеону с остатками его войск уйти из России. Наоборот, Жомини не приводили в восторг «кровопролитные успехи» российской армии в Семилетней войне. Весьма актуально предупреждение этого ученого о том, что «лишь в небольшом числе случаев отряд обязан принять решение — победить или умереть на позиции». Нынешние военспецы сделали героическое обыденным…

В военной теории укрепилась мысль о том, что мастерство полководца напрямую определяется ценой приобретенного им. По Левалю, «самые знаменитые полководцы всегда достигали решительных результатов с минимумом пролитой крови». «Если человеколюбие не сопровождает генерала в его действиях, — пишет Дюра-Ласаль, — он никогда не будет включен в число героев и никогда об нем потомство не отзовется почтительно, хотя бы он одержал более побед, чем Александр и Цезарь, и более, чем Наполеон». «Даже народы, только что вышедшие из варварства», осуждают полководцев, «напрасно» проливающих кровь неприятеля или своих воинов по «легкомыслию или равнодушию, еще более губительному». Никто из объективных исследователей, заключает автор, не называл еще «великими полководцами» Аттилу, Чингисхана, Тимура, этих «бичей человечества». «Главнокомандующему, — считал Карл V, — более славы доставляют пленные, чем убитые». Эти идеи нашли отражение в деятельности Милютина, «внушавшего начальникам бережливость на кровь». Он придавал большое значение соотношению потерь сторон. С болью он отмечал «огромную убыль несчастной русской армии» под Плевной, «неподготовленные артиллерией атаки» («государь заплакал»). Подходившие подкрепления «сейчас же вводились в дело и таяли от больших потерь». Эти бои, писал Милютин, «вели крайне бестолково как бы для истребления (собственного. — Авт.) войска». Заботой о сохранении человеческих жизней пронизана книга Б. X. Лиддел Гарта «Стратегия непрямых действий». Большое место в ней занимают мысли о «согласовании цели со средствами», о «принципе соответствия цели имеющимся средствам», «целесообразности экономии сил», об «опасности чрезмерной растраты собственных сил» и т. п.

Клаузевиц, как и во многом другом, в вопросе о цене победы непоследователен и противоречив. Он верно подчеркивал: «Так как война не является слепым актом страсти, а в ней господствует политическая цель, то ценность последней должна определять размер тех жертв, которыми мы готовы купить ее достижение. Это одинаково касается как объема, так и продолжительности принесения жертв. Таким образом, как только потребуется затрата сил, превышающая ценность политической цели, то от последней приходится отказываться; в результате заключается мир». «Тот полководец и та армия, — продолжает автор, — которые достигли наибольшего, в смысле ведения боя с наивысшей экономией сил, и используют в наибольшей мере моральное действие сильных резервов, идут по наиболее верному пути к победе». И далее: полководец стремится «уничтожать с малым расходом своих сил значительное количество неприятельских». С полным основанием