– Словене тоже не обрадуются, что их князь замешан в таком стыдном деле, – вздохнула Сванхейд. – Может быть, это окажется хорошо для нас… – она оглянулась на Улеба. – Для тебя. Хотела бы я послушать, как он теперь будет отстаивать свое право на власть.

– Он может попробовать выкупить ее обиду и оскорбление роду, – сказал Бер. – Но не знаю, где он возьмет… Ему придется вынести все золото кагана, чтобы расплатиться за такое!

Мальфрид вздохнула. Мысль о золоте была ей противна. Как она теперь покажется на люди, если все знают ее тайну? Как долго она ее оберегала! Колосок уже давно говорит первые слова, но люди только смеются, когда «сын рабыни» называет мамой молодую госпожу.

Видно, терпение богов иссякло. Сам Перун рассек огненным мечом туман, которым она себя окружила. И задрожала вся земля словенская…

* * *

Покинутый Соколиной и занятый дружиной Святослава, двор посадника за Волховом напоминал гостевой дом – без хозяев, без челяди, битком набитый постояльцами. Всю хорошую утварь, которая делала жилье живым, Соколина продала перед отъездом или взяла с собой, новым хозяевам остались только стены, голые лавки, пустые полки, вычищенные и остывшие печи. Теперь он был завален походными пожитками дружины. Все его помещения – гридница, опустевшие клети и даже хлев – были заняты под постой киевскими гридями, везде лежали мешки и одеяла, по полу было рассыпано сено, в углах громоздились щиты и копья, плохо вымытые миски стояли прямо на полу и соседили с шлемами, заботливо завернутыми в ветошку. На тыну сохли вымытые рубахи, раскинув рукава, будто серые лебеди крылья. Князь и Асмунд жили в бывшей посадничьей избе, с ними Вальга и еще семеро ближайших к Святославу гридей под началом Игмора. Постояльцы были в каждой избе вокруг, а позади Новых Дворов раскинулся целый лес белых, серых, бурых шатров из грубой шерсти, навесы из парусов. Целый день дымили костры, отроки варили каши и похлебки из рыбы, пшена, из дичи, добытой в окрестных леса. Каждый день от кого-то из старейшин в счет дани приводили бычка или пару свиней, их тут же резали, разделывали и готовили. Словно целый город вдруг опустился прямо с неба на берег Волхова, принес шум, оживление, многолюдство.

Вернувшись из Перыни, князь сразу ушел к себе в избу, ни на кого не глядя. Ездивших с ним тут же обступили с расспросами – кияне тоже очень хотели знать, чем кончился совет, признали словене власть Святослава или придется усмирять их силой? Но ясных ответов они не получили. Желая по возможности избавить князя от позора, Асмунд велел молчать о неприятном объяснении с Бером. Сказал только, что словене желают Улеба вместо посадника и князь еще не решил, как быть.

– Пойдем потолкуем, – Игмор тронул за руку Градимира.

Отыскивая тихое место, они ушли на дальний край причала, где стояли киевские лодьи. За Игмором потянулись его ближайшие товарищи: родные его братья Грим и Добровой, зятья Красен и Агмунд, еще кое-кто. Игмор был сыном Гримкеля Секиры, бывшего сотского гридей Ингвара, погибшего с ним в один час. Двадцать семь лет назад, собираясь жениться на Эльге, Ингвар отдал трех своих хотий ближайшим друзьям-телохранителям: Гримкелю, Ивору и Хрольву. У Хрольва родились только дочери, но сыновья двоих других с самого детства числились в ближайших друзьях законного княжьего сына и считались ему кем-то вроде названных братьев. Позднее их круг пополнили зятья – мужья сестер, выбранные тоже из гридьбы, и теперь у Игмора всегда было под рукой полтора десятка удальцов, беспрекословно ему повиновавшихся и готовых на все ради князя.

Градимир в их число не входил – он был старинного боярского рода, жившего в Киеве «еще от Кия», как говорилось. Но Игмор позвал его на совет, зная, что борьба идет за то, чтобы Градимир стал хозяином посадничьего двора.

– Что делать будем, братие? – спросил Игмор, сидя на досках причала.

Остальные устроились перед ним – кто сидя, кто полулежа. Старшие из «названных братьев», Игмор и Хавлот, были ровестниками Святослава, остальные помоложе. Игмор был среди них и самым крупным: рослый, полноватый, с круглым, красным от солнца лицом, на котором ярко золотилась соломенного цвета борода. Такие же светлые длинные волосы падали на плечи, рубаха на нем была мятая и замаранная – будучи человеком небедным, опрятностью он не отличался, и ему было все равно, на перине спать или на земле.

Братия молчала.

– Может, ему того… рожу начистить? – задумчиво предложил Добровой.

– Кому?

– Ну, этому. Бабкиному внуку.

Гриди не знали Бера, и в их мыслях он был главным виновником нынешней неприятности.

– А чем поможет? – хмыкнул Красен. – Не его ведь словене на стол хотят.

– Некстати как Малфа опять вынырнула… – пробормотал Градимир.

Все они знали Малушу, всем она давно примелькалась – сначала на Свенельдовом дворе, потом на Эльгином. Когда той зимой, как приезжал немец Адальберт, Святослав вдруг объявил, что берет ее в жены, они не приняли это близко к сердцу: его, княжье дело, с кем жить, пока молодая княгиня в отъезде. Девка была видная, выбору князя никто не удивился. И в самом деле, так лучше, чем ждать, что на дочери Володислава деревского женится какой-нибудь леший, вроде Етона плеснецкого, и станет себе стол в Деревах требовать.

Когда всего через месяц Малфа исчезла, это тоже никого не взволновало. Гриди даже не успели привыкнуть к мысли, что она теперь будет хозяйкой за их столом, как в доме водворилась прежняя, законная хозяйка – молодая княгиня Прияна. Прияна им даже больше нравилась: принимать хлеб от недавней рабыни, да еще и древлянки родом, многие считали для себя зазорным и терпели только из уважения к вождю. А главное, они знали, что Святославу больше нравится Прияна, мать его первенца. Малфу быстро забыли в дружине и никак не ждали наткнуться на нее здесь, в такой дали от Киева и от Плескова, куда ее, по слухам, отвезла старая княгиня. И вдруг оказалось, что именно она-то и мешает Святославу восстановить свою власть в отчине и дедине.

– Да что там бабкин внук? – продолжал Красен. – Не он нам на кривое прядет…

– Истину молвил, – Игмор для выразительности показал на него пальцем. – Улебка это все. Сидел бы себе в Плескове, какого клюя его сюда понесло?

– Бабка его вызвала.

– Она его ради Сигвата вызвала. А как снесли ему голову, так и убирался бы восвояси.

– Теперь как бы нас восвояси не отправили, – буркнул Добровой. – Слыхали, чего Болва сказал? Эти шишки бородатые и раньше-то нас не очень хотели, а теперь и вовсе скажут: не надо нам такого князя, что своим родом небрежет. За Улебку будут стоять.

Названные братья имели настолько схожие мысли, что им даже не требовалось обсуждать их вслух. Пять лет назад, когда Святослав сгинул в степях близ Корсуньской страны, сама Эльга предложила возвести на киевский стол Улеба, если за год Святослав так и не вернется или если будут получены верные вести о его гибели. В то время Улеб был их хорошим их товарищем, ближайшим другом самого Святослава. Но едва узнав, что он может встать на место Святослава, гриди его разом невзлюбили, хотя ему самому не могли предъявить никакой вины. Святослав все же вернулся, все стало как прежде. Но доверие Святослава к брату умерло навсегда. Из родича и друга Улеб стал в глазах князя соперником и врагом. Пять лет назад все, казалось бы, разрешилось почти без крови. Улеб уехал и скрылся с глаз. И вот опять… Снова стол шатается под Святославом, а рядом стоит Улеб, уже занося ногу на ступеньку.