Когда эти – ах! – утонченные вельможи возлежат в своих поддельных старинных беседках, отдыхая на фальшивых копиях римских диванов, посвящая поэмы винограду прошлого, но при этом, подобно избалованным детям, отворачиваясь от винограда настоящего, – что происходит?

Они станут презирать честные профессии и трудолюбивую коммерцию, которые и сделали Венецию великой. Одновременно начнется упадок их морали и нравов, которые умрут той же смертью, что и достоинство.

Взгляните на этих жалких созданий! Как они разговаривают между собой аффектированными голосами! Они неспособны сыграть свою подлинную жизненную роль мужей и отцов.

Голос фра Филиппо изменился. Он опустил голову и заговорил, шепотом обращаясь словно бы к самому себе.

…прошлое цепко держит нас за горло смертельной хваткой, словно злой великан – хрупкий стебель маргаритки. Потому что даже в расцвете нашего успеха мы, венецианцы, легко уязвимы, мы сгибаемся под тяжестью наших роскошных лепестков, мы слишком тщеславны, чтобы понять – миг совершенства уже миновал, и мы катимся по наклонному откосу вниз, прямо в жадную и ненасытную пасть самого Люцифера.

А кто стоит позади, подталкивая нас изо всех сил в пропасть? Печатники. Эти люди, рабы проституток и бутылки. А ведь если бы книгопечатанием руководила Церковь, вместо погрязших в этом преступном сговоре так называемых ученых и германцев, то каким орудием высокой нравственности оно могло бы стать…

Отнимите эти инструменты у варваров и вручите их Господу, а если не можете сделать этого, тогда уничтожьте их во имя Его. Сожгите печатные станки! Сожгите еретиков, которые работают на них! Сожгите их! Сожгите!

Враг нашего государства – уже не Оттоманская империя. Мы сделали из нее чудовище, но турки – всего лишь существа из плоти и крови. Настоящее чудовище обитает среди нас, и это оно каждый день выплевывает все больше страниц, которые разъедают наши души, убивают невинность в наших постелях и поглощают нашу совесть, словно кровь, пропитывающая бинты на поле боя.

Вы сами видите, как книги губят наш город. Стало невозможно найти грума или повариху, потому что все заражены нечистыми и амбициозными устремлениями – они читают книги. А потом они начинают превозносить себя и желают научить читать других, дабы прославить собственные достижения. И все это – дело рук печатников и причина того, почему лошади остаются неподкованными, а кухни в тавернах – пустыми.

Венецианцы, я призываю вас – идите к печатникам и уничтожьте их! Уничтожьте их муз: шлюх и редакторов! Восстаньте, ибо день спасения близок!

Фра Филиппо свернул текст своей проповеди в трубочку и взмахнул им, словно факелом, указывающим путь его слушателям.

В ответ они в едином порыве вскинули руки. За исключением какой-то женщины с бледным лицом, безупречно одетой, которая сидела в третьем ряду. Она встала со своего места и повернулась лицом к собравшимся, жестом указав на фра Филиппо.

– Этот человек – безумец, – ясным и чистым голосом проговорила она. – Шлюха печатников! Такой женщины попросту не существует. Она родилась в его воспаленном воображении. Признаю, его речи – лучшее развлечение, какое только можно найти в Венеции воскресным утром, но я надеюсь, что никто из вас не воспримет это сквернословие всерьез. – Она ткнула пальцем в пухленькую монахиню в первом ряду. – Если только вы не спятили окончательно, подобно ей.

В церкви воцарилась тишина, когда Паола ди Колонья, бывшая Паола фон Шпейер, урожденная Паола ди Мессина, подобрала свои элегантные меха и с вызывающим видом вышла из храма в холодное зимнее утро.

Несколько человек поднялись со своих мест и последовали за ней с высоко поднятыми головами.

Фра Филиппо, на мгновение опешивший, быстро пришел в себя. Когда Паола благополучно вышла из церкви, он вперил обвиняющий перст ей в спину.

– Вот такими, дети мои, печатники хотят видеть своих женщин. Восхочет ли кто-либо из вас взять такую особу в жены? Мегеры и шлюхи, редакторы и печатники…

Он с неудовольствием отметил, что уродливая монахиня из Сант-Анджело все еще остается в числе его обожателей, шепча что-то себе под нос. Он наклонился с кафедры в попытке разобрать хотя бы слово. Но оказалось, что она лишь повторяет его речи, словно заклинание.

Уродливая монахиня шептала:

– Шлюхи и редакторы, шлюхи и редакторы.

* * *

Днем Ианно сгибался под тяжестью памфлетов, клеймящих Катулла и печатников, разнося их адресатам. Он покрылся синяками после драк с торговцами, продающими книги с тележек, или теми, кто носил их в корзинах, тыча в лицо прохожим.

– Ты переусердствуешь, сын мой, – сказал фра Филиппо, стараясь не смотреть на мозжечок, переливающийся всеми оттенками розового и серого. Ианно плохо выглядел: физические нагрузки отняли у него много сил. Но мышцы его окрепли, а на запястьях вздулись жилы.

– Дело не памфлетах, а в самой проклятой книге. Каким-то образом стихи отпечатались у меня в памяти, и я все время слышу их. О, прошу вас, выслушайте мою исповедь, отец! Я разрываюсь от пороков. Я разношу памфлеты, пытаясь истощить свои силы и покарать себя за то, что сотворил и помыслил.

– Не нужно говорить мне… Право, твой духовник куда более подходит для этого…

– Да, но он не поймет меня так, как вы, потому что вы читали этого Катулла и ощущали так же, как и я, вызванный им огонь в своих чреслах.

– Да, но прошу тебя, не надо…

– Понимаете, сегодня утром я с излишней нежностью трогал свой орган, а потом, после самоистязания, я понял, что мне это понравилось, и я совершил…

– Ианно! Не оскверняй это помещение откровениями подобного рода. Ты, презренный негодяй…

– Откуда в вас столько злобы и недоброжелательства? Вы хотите оставить меня в моем грехе без покаяния?

– Я бы хотел, чтобы ты оставил меня в покое.

Ианно отвесил священнику низкий поклон и удалился.

Уходя, он с вызовом бросил через плечо:

– Монахиня с Сант-Анджело согласна со мной.

* * *

Теперь, вернув себе аудиторию, фра Филиппо позволил себе роскошь усилить свою пламенную риторику. Его проповеди стали куда более страстными и даже угрожающими. Он с удовлетворением отмечал красные мантии и соболиные меха сенаторов на переполненных скамьях, и именно им он адресовал слова предостережения, каковые должны были вселить страх в их честолюбивые сердца. Однажды утром он заметил, что на Мурано, дабы послушать его, прибыли Доменико Цорци и Николо Малипьеро, известные тем, что оказывали покровительство равно печатникам и шлюхам Венеции. Он постарался отогнать от себя все мысли о том, что они, эти утонченные аристократы, для которых ничего не стоило приобрести сразу целую библиотеку печатных книг, могли приехать для того, чтобы посмеяться над ним.

Постарался он не думать и о монахине, напоминавшей поросенка, которая сидела прямо под ним. Правда, говорить ему пришлось быстрее обыкновенного, чтобы заглушить ее назойливый шепот.