– Чего не подремлешь? Неизвестно, какая ночь будет!

– Разве что и правда вздремнуть? – не то спросил, не то сам себе посоветовал Кольцов. Он вытащил из-под кормового сиденья брезент, расстелил его по дну баркаса, прилег. Долго ворочался с боку на бок, но сон не шел. С момента нападения на поезд Слащова и проведенной в порту диверсии прошло всего несколько часов, но казалось, что это было давно: так много важного вместилось в столь короткий отрезок времени.

Все дальше и дальше на север шла «Мария». Скуднее становился берег. За мысом Улукол и вовсе исчезла зелень, лишь волны оживляли серый, унылый песчаник. Берег стал пологим.

Солнце уже коснулось горизонта, когда справа по курсу показались, отражая крохотными оконцами последние багровые лучи, крестьянские мазанки.

Глухо проскрипело по песку днище баркаса. Керосиновый движок застучал торопливо, надрывно – и тут же умолк. «Мария» вздрогнула и заскрипела, прижимаясь к дереву причала.

Кольцова разбудил толчок. Он приподнял голову, вопросительно глянул на Василия. Раскуривая самокрутку, тот сказал:

– Николаевка. Пока на причале никого, ты, Павел Андреевич, перебрался бы вон в кусточки, переждал. А тут маячить не следует. Сюда много любопытного люда, бывает, приходит.

Василий примкнул к причалу баркас, надел на движок железный защитный короб. Вдавил сапогом в песок окурок. Решительно сказал:

– Так я пошел. С темнотой на линейке прибуду. Раньше утра все равно в Симферополь нельзя – ночные патрули прихватят.

Не оборачиваясь, он направился к одинокому покосившемуся глиняному домику. Он стоял особняком, поодаль от других двух десятков таких же обшарпанных, неухоженных мазанок.

Кольцов забрался в заросли колючей маслиновой рощи – ждать ночи. А время шло… Время, которому не было сейчас цены. С каждым ушедшим часом приближался срок высадки десанта. А им еще предстояло пересечь с запада на восток весь Крымский полуостров, чтобы оказаться в Керчи, у самого пролива, ведущего в Азовское море и дальше к Кирилловке.

…В полночь Василий разыскал в кустарнике Кольцова, тот не спал и, вперив глаза в огромное звездное небо, ждал. Бесконечно длинные мгновения ожидания скрашивало лишь зрелище рассыпавшихся на небосводе звезд.

– Возница – человек надежный, – сказал Василий. – Но лишнего ему знать все же не следует.

Покачиваясь на рессорах, легкая линейка с выгнутыми над колесами крыльями миновала спящие хаты, и они растаяли во тьме.

Почувствовав под копытами проселочную дорогу, лошади перешли на рысь. Возница похлопывал вожжами, глухо и односложно понукал лошадей. Лишь когда проезжали через села, жавшиеся к дороге, он коротко комментировал: «Дорт-Куль – тут жить можно, ничего», потом, несколько верст спустя: «Булганак. Имение здесь справное», и затем: «Кияш – тоже мне село».

Кончилась ночь. Лошади заметно устали и шли теперь шагом. Скоро совсем рассвело, и впереди показались окраины Симферополя. Дымилась высокая труба кожевенного завода. Когда проехали мимо небольшого, окруженного ивами пруда, из дома, стоявшего на отшибе, вывалилось пятеро казаков. Они вышли на дорогу и встали, выставив перед собой винтовки. Лица их с обвислыми усами не обещали ничего хорошего.

К линейке неторопливо подошел седой вахмистр, зачем-то отряхнул мешковатые шаровары с засаленными лампасами и уставился на Кольцова зеленовато-блеклыми глазами:

– Кто? Куда?

– Я – землемер, – сказал Кольцов. – Осматривал земли в Николаевке и Булганаке. Теперь возвращаюсь вот со своим помощником в Симферополь.

Казаки молча окружили линейку. Кольцов незаметно сунул руку в карман, нащупал рукоять пистолета. Василий Воробьев прикинул глазами расстояние до ближайшей казачьей винтовки.

– А линейка откудова?

– Из Булганака. Помещика Верховцева линейка, – ответил возница.

И тут вахмистр радостно оскалился.

– Так это ж то, что надо! – воскликнул он. – Ну-к, землемер, выкидайся! Нам велено линейку обратно в Булганак доставить!

Только теперь Кольцов и Воробьев поняли, что казаки безнадежно пьяны.

– Нехорошо, господин вахмистр, – укоризненно сказал Кольцов. – Это чистый разбой!

– Вылазь добром, коли говорят! – Кто-то из казаков щелкнул затвором винтовки. – Или помочь?

«Какой глупый случай!» – подумал Кольцов. Он спрыгнул с линейки, и Воробьев и возница последовали за ним. При этом возница пытался было объяснить казакам, что лошади заморены, но его никто не слушал. Казаки развернули линейку, попрыгали в нее, сплющив рессоры. Монотонно, но слаженно затянули:

Ай, да ты по-о-одуй, по-одуй,

Да ветер ни-изовой!

Ай, да ты разду-уй, ра-аздуй

Тучу, че-ерную…

Возница бежал за линейкой, что-то доказывая, увещевая казаков. Его несколько раз грубо отпихнули от линейки, но он снова догонял ее, бежал рядом и что-то говорил, говорил. И казаки наконец подвинулись, уступили место вознице.

– Ну не гады?! – возмущенно сказал Воробьев, озадаченно глядя вслед линейке. – Видно, пропьянствовали ночь у какой-нибудь вдовы, а теперь заторопились в свой Булганак.

Кольцов промолчал. Они находились в черте города, и встреча с казаками не отняла у них слишком много времени. Но он подумал, что даже такой вот случай мог прервать их путь.

Почти сутки шел поезд от Симферополя. После Багерова – предпоследней перед Керчью станции – началась проверка документов. Еще издали увидев возвышающихся над головами пассажиров рослых стражников, Кольцов шепнул Василию:

– В случае чего встречаемся на Соборной возле грязелечебницы Баумгольца.

Основания опасаться проверки документов у Кольцова были: хоть и хорошо сделанные, они все же не давали ему права передвижения в сторону Керчи. И командировочное предписание было оформлено лишь для поездки в Симферополь. А у Воробьева и вовсе документы были чистейшей воды липа.

Проверка прошла гладко, предъявленные Кольцовым «землемерские» документы никаких подозрений не вызвали. А Воробьеву и вовсе свою липу предъявлять не пришлось, стражники, мобилизованные местные жители, удовольствовались тем, что Кольцов им сказал:

– Это – мой помощник!

И вот наконец паровоз подтащил состав к перрону керченского вокзала. Измученные давкой и духотой, из вагонов выходили пассажиры. Кольцов и Воробьев, неотличимые от других, двигались в общем потоке к выходу в город.

Над привокзальной площадью висели шум и гам. Оборванные беспризорники предлагали поднести вещи в город, женщины с мешками с трудом отбивались от их услуг. Суетились извозчики и дрогали. Лоточники, продававшие штучные папиросы, баранки подозрительного цвета или семечки, громко нахваливали свой товар. В стороне выравнивались шеренги прибывших в Керчь солдат. Когда вышли к Троицкой улице, застроенной купеческими особняками, Кольцов остановился.