читать и слушать Ленина. Кто с нами – тот наш. Потому не кричите. Только по вашей вине ухлопали многих большевиков. Будь вы умнее и смелее, то этого бы не случилось.

– Молчать! Как вы разговариваете с комиссаром?

– Как подобает честному человеку разговаривать.

– Приказываю догнать и перестрелять вражин!

– Догоните. В тайге, да еще Устина Бережнова догнать, хоть он и без оружия, – все равно что иголку в стоге сена искать.

22

Безоружный отряд шел через тайгу. Впереди Устин, следом, цокая подковами по камням, тянулся Коршун, а за ним бережновцы. Устин знает тайгу, ведет отряд на родину. Только его верный Коршун не ведает, куда бредет его усталый хозяин. Пять лет они носились по полям сражений. Коршун был дважды ранен, но поправлялся и снова нес хозяина в бой.

Сейчас все обескуражены. Каждый думал, что их встретят, пусть не с распростертыми объятиями, но по-человечески, поверят в доброе их намерение, дадут возможность искупить вину кровью. Но не получилось. А как встретят их в родных местах, дома? Устин всем предложил рассасываться по тайге и расходиться по домам. Но пока все шли за ним, безоружные и какие-то помятые. Эта горсточка бывших фронтовиков, бывших белых, а теперь не знающих, чьи они, была до последнего вздоха предана Устину. А что он такого сделал для них? А ничего, просто был добрее других, где можно, спасал от самодуров-офицеров, делил пополам радость и горе.

Скоро покажутся скалистые, обрывающиеся к воде берега Улахе. Оттуда рукой подать до Каменки. Как там деды? Ждёт ли его Саломка? Но уж тесть-то будет рад, что вернулся с Коршуном. Щедрым оказался старик, в ноги стоит ему поклониться: отдал в кровавое пекло такого коня, что десятки раз выносил из смертельной сечи, много раз отводил смерть.

Его друзья чуть поотстали. Тянутся за командиром. Теперь они уж точно ничьи, а банда зеленых. Поймают японцы, белые ли, красные ли – всюду смерть. Закрутила житуха, кто теперь ее раскрутит? Друзья чуть приуныли, бредут, как неприкаянные, тяжкие думы одолевают, а в тех думах отверженность, отрешенность. Оружия бы им достать, сразу бы взбодрились.

Как быть с Саломкой? Годы вытравили зачатки любви. А потом эта встреча с Груней… Дурная встреча… Хоть и сказал доктор, что будет жить, что-то не верится, от таких ран и мужики умирали, а тут баба… Умрёт, но и мёртвая будет стоять перед глазами, заслонять Саломку собой.

Не спешили, будто их отправили на таёжный отдых. Останавливались на берегах обмелевших речек, ловили рыбу руками, жарили на кострах, лениво ели. Чаще молчали, тайком поглядывали на командира. Устин хотел снять с себя это звание, но друзья запротестовали.

Еще верст сорок, и они у Устина в гостях. А дальше что? Растекаться всем по домам? А может быть, где-то схорониться, убежать куда-то, чтобы никто не признал, не напомнил бы о прошлом? Но куда?.. От себя и своих дум не убежишь. Тропа стала шире. Рвануть бы галопом… Но куда спешить? К смерти не торопятся.

Пустили конники своих коней и прилегли вздремнуть. Даже постов не выставили. А чего их выставлять, без оружия они уже не воины. Все спали вповалку.

Партизаны осторожно окружили спящих, винтовки наперевес, затворы на боевом взводе.

– Встать! Руки вверх! – закричал суетливый командир партизанского отряда.

Вскочили пленники, по привычке схватились за те места, где висели сабли, револьверы, устало опустили плечи. На конях, а без оружия. Кто они? Устин горько усмехнулся. В таком положении он еще не был. Хотя при нем сабля с золотым эфесом, раззолоченный револьвер, но обойма пуста. Расслабил тело. Поделом. Не надо было предавать своих.

– Беляки, гля, еще места, где были погоны, не выцвели. В распыл пустим! Бросили и ушли. Ясно, мол, моя хата с краю – я ничего не знаю. А что раньше творили, то забыли!

– Неможно так, надо ждать заглавного командира или комиссара, – заступился за пленных бородач. – Тогда и будем разговор вести.

– Хэ, а мы что, не командиры? В распыл, и баста. Эко крестов понацепляли. Сорвать, бросить в речку! – продолжал кричать и суетиться командир.

– А ты их добывал? – спросил Устин. – Нет? Тогда с чего же срывать-то? Я тебе их так отдам, ить там золото, серебро, всё когда могут сгодиться, хоть зубы золотые за наш помин вставишь.

– Погодите, ить это же Устин Бережнов! Это же герой «дикой дивизии», шляпы!

– А ты кто?

– Я бомбардир-наводчик, служил в одной батарее с Петром Лагутиным. Горченко моя фамилия. Это вы однова спасли нас от германцев. Да и вдругорядь спасли, ить вместе мотались по-за фронтом.

– Хватит балаболить, в распыл, и баста! Есть такой приказ, чего же мешкать, – выхватил револьвер командир.

– Да брысь ты! – рокотнул саженного роста Горченко, выбил револьвер, еще и под зад дал командиру. – Балаболка! Повоевал бы с ихнее, тогда бы шумел. Дай дураку оружие, он и почнет им махать, как ребенок ножом, альбо себе глаз выколет, альбо сестру зарежет. Ить на фронте ни часу не был, а туда же – берется судить людей. Побывал бы там, – махнул рукой Горченко на запад, – то по-другому бы судил люд. Сейчас к каждому человеку нужен тонкий подход, все измотались, до смертушки устали. Пошто без оружья-то?

– Сдали партизанам, они нас отпустили по домам. Да только зря, вижу, мы его сдали. Сейчас могло бы сгодиться.

– Без оружья сейчас человек, считай, гол. М-да.

– Навоевались досыта. Думали, что никто здесь не тронет, – чуть врал Устин. – Как там наши?

– У наших беда. Ворвался к нам Зоська Тарабанов, всех, кто за красных, кто за белых – согнал в один амбар, твой отец тоже там, теперь изгаляется, хлещет плетьми, пытает. Твоему отцу тоже мозга вправил, говорят, так избил, что еле жив. В Каменке больше чем полдеревни арестовал. Вот и мечутся сейчас Лагутин с Шишкановым, чтобы собрать народ да вызволить арестованных, дать бой Тарабанову. А тут народ охлял, трусит. В Яковлевке стоят японцы. Туго с оружием, молодежь, что при винтовках, разбежалась по тайге.

– Прав оказался Ширяев, что не пахать мне мирно землю, пока не будет мира на ней. Оружие бы нам, показали бы мы тому Тарабанову. Но где его взять? Черт!

– Немного же вы повоевали бы против Тарабанова, ежли у него за четыре сотни. Да все злющие, да все фронтовики. Насилуют, грабят, водку жрут.

– А ведь я признал тебя, Устин. Под Раздольным вы нас растрепали, сорок человек взяли в плен и всех в распыл, – надвинулся другой