— Извиниться должна я, — сказала девушка. — Я слишком резко отреагировала. Я всегда реагирую резко, не умею сдерживаться. Прости и предоставь мне вторую возможность. Поговорить.

Он подошел, облокотился о перила рядом с ней. Почувствовал пышущее от нее тепло, легкий аромат вербены. Он любил запах вербены, хотя запах вербены и не был запахом сирени и крыжовника.

— С чем у тебя ассоциируется море, Геральт? — вдруг спросила она.

— С беспокойством, — ответил он, почти не задумываясь.

— Интересно. А ты кажешься таким спокойным и сдержанным.

— Я не сказал, что чувствую беспокойство. Ты спросила об ассоциации.

— Ассоциация — зеркало души. Мне кое–что известно об этом, я — поэт.

— А у тебя, Эсси, с чем ассоциируется море? — быстро спросил он, чтобы покончить с рассуждениями о беспокойстве, которое чувствовал.

— С вечным движением, — не сразу ответила она. — С переменой. И с загадкой, с тайной, с чем–то, чего я не схватываю, что могла бы описать тысячью способами, тысячами стихов, так и не дойдя до сути, до сущности. Да, пожалуй, именно так.

— Стало быть, — сказал он, чувствуя, что вербена все сильнее действует на него, — то, что ты ощущаешь, — тоже беспокойство. А кажешься такой спокойной и сдержанной.

— Я и не спокойна, и не сдержанна, Геральт.

Это произошло неожиданно, совершенно неожиданно. Жест, который он сделал и который мог быть лишь прикосновением, легким прикосновением к ее руке, переродился в крепкое объятие. Он быстро, хоть и не грубо, привлек ее к себе, их тела порывисто, бурно соприкоснулись. Эсси застыла, напряглась, сильно выгнула тело, крепко уперлась руками в его руки, так, словно хотела сорвать, сбросить их с талии, но вместо этого только крепче схватила их, наклонила голову, раскрыла губы.

— Зачем… зачем это? — шепнула она. Ее глаз был широко раскрыт, золотой локон опустился на щеку.

Он спокойно и медленно наклонил голову, приблизил лицо, и они вдруг сомкнулись губами в поцелуе. Однако Эсси и теперь не отпустила его рук, стискивающих ее талию, и по–прежнему сильно изгибала спину, стараясь не соприкасаться телами. Оставаясь в такой позе, они медленно, словно в танце, кружились. Она целовала его охотно, смело. И долго. Потом ловко и без труда высвободилась из его рук, отвернулась, снова оперлась о перила, втянув голову в плечи. Геральт неожиданно почувствовал себя отвратительно, неописуемо глупо. Это ощущение удержало его от того, чтобы приблизиться к ней, обнять ссутулившиеся плечи.

— Зачем? — спросила она холодно, не поворачиваясь. — Зачем ты это сделал?

Она глянула на него краешком глаза, и ведьмак вдруг понял, что ошибся. Неожиданно понял, что фальшь, ложь, притворство и бравада завели его прямо в трясину, где между ним и бездной будут уже только пружинящие, сбившиеся в тонкий покров травы и мхи, готовые в любую минуту уступить, разорваться, лопнуть.

— Зачем? — повторила она.

Он не ответил.

— Ищешь женщину на ночь?

Он не ответил.

Эсси медленно отвернулась, коснулась его плеча.

— Вернемся в залу, — свободно сказала она, но его не обманула эта легкость, он почувствовал, как она напряжена. — Не делай такой мины. Ничего не случилось. А то, что я не ищу мужчины на ночь, не твоя вина. Правда?

— Эсси…

— Возвращаемся, Геральт. Лютик уже бисировал дважды. Теперь моя очередь. Пойдем, я спою…

Она как–то странно взглянула на него и, дунув, откинула прядь с глаза.

— Спою для тебя.

4

— Ого, — разыграл удивление ведьмак. — Явился, однако? Я думал, не вернешься на ночь.

Лютик закрыл дверь на крючок, повесил на гвоздь лютню и шапочку с эгреткой, снял куртку, отряхнул и положил на мешки, валявшиеся в углу комнаты. Кроме мешков, лохани и огромного, набитого гороховой соломой матраца, в комнате на чердаке не было никакой мебели — даже свеча стояла на полу, в застывшей лужице воска. Дроухард восхищался Лютиком, но, видать, не настолько, чтобы отдать в его распоряжение комнату или хотя бы эркер.

— А почему это ты думал, — спросил Лютик, стягивая башмаки, — что я не вернусь на ночь?

— Думал, — ведьмак приподнялся на локте, хрустнув соломой, — пойдешь петь серенады под окном прекрасной Биелки, в сторону которой весь вечер вывешивал язык, словно кобель при виде суки.

— Ха–ха, — засмеялся бард. — До чего ж ты глуп. Биелка? Чихал я на Биелку. Просто я хотел вызвать ревность у Акаретты, за которой приударю завтра. Подвинься.

Лютик повалился на матрац и стянул с Геральта попону. Геральт, чувствуя странную злобу, отвернулся к маленькому оконцу, сквозь которое, не поработай там пауки, было бы видно звездное небо.

— Чего набычился? — спросил поэт. — Тебе лихо, что я бегаю за девчонками? С каких пор? Может, ты стал друидом и принес обет чистоты? А может…

— Перестань токовать. Я устал. Ты не заметил, что впервые за две недели у нас есть крыша над головой и матрац? Тебя не радует мысль, что под утро нам не накапает на носы?

— Для меня, — размечтался Лютик, — матрац без девочки — не матрац. Он — неполное счастье, а что есть неполное счастье?

Геральт глухо застонал, как всегда, когда на Лютика находила ночная болтливость.

— Неполное счастье, — продолжал Лютик, вслушиваясь в собственный голос, — это как… как прерванный поцелуй. Что скрипишь зубами, позволь спросить?

— До чего ж ты нуден, Лютик. Ничего, только матрацы, девочки, попки, сиськи, неполное счастье и поцелуйчики, прерванные собаками, которых науськивают на тебя родители невест. Что ж, видно, иначе ты не можешь. Видимо, только фривольность — чтобы не сказать неразборчивый блуд — позволяет вам слагать баллады, писать стихи и петь. Видимо, это — запиши! — темная сторона таланта.

Он сказал слишком много и недостаточно холодно. И Лютик запросто и безошибочно раскусил его.

— Так, — сказал он спокойно. — Эсси Давен по прозвищу Глазок. Прелестный глазок Глазка остановился на ведьмаке и вызвал в душе ведьмака смятение. Ведьмак повел себя по отношению к Глазку, как жак перед принцессой. И вместо того чтобы винить себя, винит ее и ищет в ней темные стороны.

— Глупости, Лютик.

— Нет, дорогой мой. Эсси произвела на тебя впечатление, не скрывай. Впрочем, не вижу ничего безнравственного. Но будь осторожен, не ошибись. Она не такая, как ты думаешь. Если у ее таланта и есть темные стороны, то наверняка не такие, какие ты себе вообразил.

— Догадываюсь, — сказал ведьмак, совладав с голосом, — ты знаешь ее очень хорошо.

— Достаточно хорошо. Но не так, как думаешь ты. Не так.

— Довольно оригинально для тебя, согласись.

— Глупый ты. — Бард потянулся, подложил обе руки под голову. — Я знаю Куколку почти с детства. Она для меня… ну… как младшая сестра. Повторяю, не ошибись, не сглупи… Тем самым ты доставишь ей огромную неприятность, потому что и ты произвел на нее впечатление. Признайся, ты хочешь ее?