Австро-Венгрией, быть может, еще могли спасти мир, поскольку Германия, судя по тогдашнему настроению Вильгельма II и Бетман-Гольвега, вряд ли стала бы возражать против русско-австрийской договоренности. Однако руководители внешней политики России полагали, что злыми гениями ситуации являются кайзер и его окружение, подстрекающие Вену к агрессивным действиям против Сербии.

Тем временем военная машина набрала обороты, австрийские канонерские лодки и артиллерийские батареи уже подвергли обстрелу Белград (узнав об этом, в Петербурге Сазонов в разговоре с австрийским послом Сапари сорвался на крик). 30 июля Австро-Венгрия и Россия начали всеобщую мобилизацию. Французское правительство во избежание пограничных инцидентов, которые могли бы спровоцировать войну, а также стремясь убедить Англию в своем миролюбии и заставить ее под держать Францию, приказало войскам отойти от германской границы на 10 км.

31 июля Германия объявила Kriegsgefahrzustand — «состояние военной опасности», предшествующее всеобщей мобилизации. Германское правительство предъявило России ультиматум: не позднее чем через 12 часов прекратить мобилизацию — или вступить в войну с Германией. В тот же день ультиматум был послан и в Париж: Франции предлагалось в течение 18 часов объявить о своем нейтралитете. Ответ французского правительства звучал лаконично: «Франция будет действовать в соответствии со своими интересами». В 5 часов 15 минут вечера во Франции была объявлена всеобщая мобилизация.

1 августа вместо ответа России на немецкий ультиматум кайзер получил последнюю отчаянную телеграмму «дорогого Ники» — Николая II: «Понимаю, что ты вынужден провести мобилизацию, но хотел бы получить от тебя гарантии, подобные тем, которые я дал тебе: того, что эти меры не означают войну и что мы продолжим переговоры на благо наших стран и всеобщего мира... Наша проверенная временем дружба должна... помочь избежать кровопролития». Вильгельм был непреклонен: или отмена русской мобилизации — или война. «Немедленный положительный ответ твоего правительства (на ультиматум 31 июля. — Я.Ш.) — единственный способ избежать бесконечного несчастья, — ответил он царю. — До тех пор пока я не получу такого ответа, не могу обсуждать предложение, изложенное в твоей телеграмме». Мосты были сожжены: принять условия немецкого ультиматума для русского правительства означало подвергнуться еще большему унижению, чем во время боснийского кризиса. Фактор престижа неумолим: лучше война, чем новое дипломатическое поражение. Царь молчит, и через несколько часов Германия объявляет войну России.

Однако Вильгельм II в роковой день 1 августа 1914 г. вовсе не был так тверд, как может показаться. В последний момент он попытался избежать войны на два фронта, стремясь удержать вне игры не только Англию, но и Францию, и рассуждал о возможности изменить план боевых операций — с тем, чтобы перебросить большую часть войск не против Франции, как предполагал «план Шлиффена», а на восток, против России... Слишком поздно. Колоссальный военный механизм, к созданию которого сам кайзер приложил руку, уже начал жить по своим законам, не всегда подчиняясь воле политиков, даже облеченных высшей властью. Эта особенность нового типа войны, войны тотальной, которой стала Первая мировая, еще не раз проявится в следующие четыре года, и не только в Германии. Что до самого германского императора, то его поведение в дни июльского кризиса отражало всю неуравновешенность и изменчивость натуры Вильгельма: «На самом деле он никогда не желал всеобщей войны. Он хотел усилить позиции своей державы, поднять ее престиж..., но намеревался достичь этого скорее запугиванием других стран, чем войной с ними. Он жаждал гладиаторских почестей без поединка, и как только перспектива войны становилась слишком явной, как в Альхесирасе или Агадире (имеются в виду два франко-германских кризиса вокруг Марокко. — Я.Ш.), шел на попятный» (Tuchman В. The Guns of August. L., 2000. P. 81). В 1914 г. пойти на попятный Вильгельм не успел: он «заигрался», перегнул палку, и ситуация вышла из-под контроля.

Лавина покатилась дальше. 2 августа Германия потребовала от Бельгии позволить немецким войскам использовать ее территорию для вторжения во Францию в соответствии с «планом Шлиффена». Тем самым под угрозу был поставлен нейтралитет Бельгии, гарантированный согласно договору 1839 г. пятью великими державами — Великобританией, Францией, Австрией, Россией и самой Германией (Пруссией)! Для Англии такое нарушение бельгийского нейтралитета являлось неприемлемым, поскольку его следствием стал бы выход Германии к Ла-Маншу. В Лондоне скрепя сердце приняли решение: воевать, если немцы не оставят Бельгию в покое. В тот же день центральные державы узнали новость, к которой они внутренне были давно готовы: Италия объявила о своем нейтралитете в начавшейся войне. Формальным предлогом для этого стало объявление Австро-Венгрией войны Сербии, противоречившее оборонительному характеру Тройственного союза.

3 августа Германия заявила, что находится в состоянии войны с Францией. В тот же день Бельгия отказалась удовлетворить требования Берлина. Немецкие войска перешли бельгийскую границу, начались боевые действия. Великобритания, преодолев последние колебания, 4 августа предъявила Берлину ультиматум: войска кайзера должны немедленно покинуть бельгийскую территорию, в противном случае правительство Его Величества объявит Германии войну. Берлин оставил британский ультиматум без ответа, после чего Лондон реализовал свою угрозу. Наконец, в качестве аккордов, завершивших военно-дипломатическую композицию под названием «Июльский кризис», Австро-Венгрия 6 августа объявила войну России; 12 августа Англия и Франция, в свою очередь, объявили войну Австро-Венгрии.

Ровно через полтора месяца после выстрелов Таврило Принципа Европа была охвачена войной, невиданной по масштабам и, как выяснилось четыре года спустя, беспрецедентной по последствиям. Начальник немецкого генштаба X. фон Мольтке-младший писал в те дни своему австрийскому коллеге Ф. Конраду фон Гетцендорфу: «Началась борьба, итог которой определит ход мировой истории на следующие сто

НА ФРОНТАХ (1914-1916)

Австро-Венгрия готовилась к войне давно: первые планы совместных операций императорской и королевской армии и немецких войск против России начали разрабатываться еще в конце 80-х гг. XIX в. — впрочем, лишь в самых общих чертах, на случай непредвиденного и нежелательного обострения международной ситуации. По мере изменения обстановки на Балканах в недрах генерального штаба (особенно после того, как его начальником стал Конрад фон Гетцендорф) появились более детальные разработки предполагаемых будущих кампаний против России, Сербии и даже Италии, хотя последняя все еще оставалась партнером Австро-Венгрии по Тройственному союзу!

При этом сотрудничество военных кругов дунайской монархии и Германии становилось все более тесным. В 1906 г. начальником германского генштаба стал Хельмут фон Мольтке, племянник знаменитого фельдмаршала Мольтке, сыгравшего выдающуюся роль в победоносных для Пруссии войнах 1866 и 1870—1871 гг. Мольтке-младший и Конрад тесно сотрудничали, их отношения можно охарактеризовать как дружеские. Мышление генералов было схожим: оба рассматривали политику как продолжение войны иными средствами, ставя с ног на голову известное определение Клаузевица. Оба пытались влиять на принятие ключевых решений монархами и политиками центральных держав, причем Конрад был в этом отношении куда активнее, чем его германский коллега. Оба считали неизбежным столкновение с Антантой и видели залог победы центрального блока в тесном военном сотрудничестве его членов. 22 января 1909 г. Мольтке впервые заверил Конрада, что Германия придет на помощь Австро-Венгрии в случае не только оборонительной, но и наступательной войны — то есть если нападение дунайской монархии на Сербию вовлечет в войну Россию. Это была очень широкая и до сих пор не практиковавшаяся трактовка германо-австрийского союзного соглашения.