А затем, в середине марта, неприкосновенный запас продуктов, который они не позаботились запрятать в кладовку, оказался потерян во время первого же лютого зимнего бурана. И Джо в числе прочих выпало его разыскать. Всего в третий раз в жизни он встал на лыжи и вскоре отделился от отряда, вышедшего на поиски пропавшей тонны еды. Задул внезапный ветер, занавешивая все вокруг непроницаемой марлей снежной пыли. Вконец ослепленный и ошалелый, Джо заехал на лыжах в сугроб и со звуком гремящих колоколов и ломающихся стропил провалился сквозь лед. Тогда Моллюск, движимый наследственным сенбернарским инстинктом, сумел его разыскать. После этого инцидента Джо с Моллюском, согласно капризам «лупе-велеса», стали почти регулярными товарищами по койке. В любом случае Джо ежедневно навещал Моллюска, принося ему куски бекона, ветчину и сушеные абрикосы, к которым пес был неравнодушен. Не считая Каспера и Хока, двух собачников, которые рассматривали псов как тренер своих игроков, как Дягилев свою балетную труппу, как Сатана своих дьяволов, Джо был единственным обитателем станции «Кельвинатор», кто не считал животных всего лишь дурнопахнущим, громогласным и непрерывным источником досады.

Только благодаря тому, что он так часто проигрывал в «лупе-велес» и в результате провел столько времени с псом, в одну из ночей Джо, даже глубоко в своем отравленном сне, вдруг стал осознавать об изменении обычного ритма дыхания Моллюска.

Это изменение, отсутствие обычного басового сопения пса, равномерного и рокочущего, не на шутку Джо раздражало. Он заворочался и проснулся ровно настолько, чтобы осознать о каком-то незнакомом гудении в собачьем тоннеле, негромком и постоянном. Весь тоннель продолжал утешно гудеть, и в своем полусонном состоянии Джо чуть было не впал обратно в дрему, которая вне всяких сомнений стала бы для него окончательной. Затем он все же приподнялся и, опираясь о руку, медленно сел. Джо никак не удавалось собраться с мыслями, словно у него в голове покачивалась марлевая занавеска снежной пыли. Он также не слишком хорошо видел, а потому хорошенько поморгал и протер глаза. Вскоре Джо пришло в голову, что внезапное движение, которое он сделал, когда садился, должно было пробудить по меньшей мере его товарища по лежанке, который всегда чутко реагировал на малейшие движения Джо. Тем не менее Моллюск продолжал спать, а его седоватый бок медленно поднимался и опадал от неглубокого дыхания. Как раз тогда Джо осознал, что гудение, к которому он так удовлетворенно прислушивался внутри спального мешка, доносилось от электрических ламп, развешанных через равные промежутки по тоннелям. Ни разу за все ночи, проведенные в Собачьем городке, Джо не слышал этого звука, поскольку непрестанный вой и скулеж собак начисто его заглушали. Но теперь в Собачьем городке висела мертвая тишина.

Джо протянул руку и нежно шлепнул Моллюска по затылку, затем ткнул пальцем в мягкую плоть над передней лапой. Пес зашевелился и вроде бы даже негромко заскулил, но головы не поднял. Его конечности были совсем обмякшими. Джо не слишком уверенно выбрался из клети и пополз на четвереньках дальше по коридору — к лежанке Форрестала, чистокровного маламута Каспера, что унаследовал от потерявшегося Штенгеля звание Собачьего Короля. Теперь он понял, почему яростное протирание глаз ничего хорошего ему не дало: тоннель был полон дыма, что клубился и завихрялся от Ствола. Форрестал вообще никак не откликнулся, когда Джо похлопал его, ткнул и разок крепко потряс. Джо опустил ухо к груди животного. Никакого сердцебиения он различить не сумел.

Тогда Джо быстро отстегнул ошейник Моллюска от цепи, другой конец которой был надежно приколочен к деревянной клети, взял пса на руки и понес по тоннелю в направлении Ствола. Ему казалось, он вот-вот вытошнится. Однако Джо никак не мог понять, тошнило его от какого-то неведомого недуга или просто от зрелища семнадцати псов, лежащих мертвыми в своих нишах. Он вообще не очень ясно соображал.

Тоннель Собачьего городка бежал под прямым углом к главному тоннелю станции «Кельвинатор», и как раз напротив его устья находилась дверь Хилтона. Согласно первоначальным планам, Собачий городок должен был лежать на солидном удалении от людских квартир, но здесь отряду также не хватило времени, и людям пришлось приютить псов почти у самого своего порога, в тоннеле, который первоначально отрыли под продуктовый склад. Дверь в Хилтон всегда полагалось держать закрытой, дабы избежать выхода драгоценного тепла из спальных помещений, но когда Джо к ней приблизился, с трудом таща на руках все восемьдесят пять фунтов умирающего пса, он увидел, что дверь на несколько дюймов приоткрыта, причем закрыться ей не дает один из его же собственных носков, который он, должно быть, обронил по пути в Собачий городок. Как Джо позднее припомнил, тем вечером он складывал одежду у себя на койке, и носок, надо думать, прилип к скатке. Теплое зловоние пива, бздехов и нестираного шерстяного нательного белья выплывало в коридор из Хилтона, оплавляя лед, наполняя тоннель призрачными облаками конденсата. Джо ногой распахнул дверь и вошел в помещение. Воздух там казался необычно спертым и слишком жарким. Пока Джо там стоял, ловя звуки привычного мужского храпа, голова у него еще сильней закружилась. Тяжесть пса на руках сделалась совершенно невыносимой. Моллюск выпал из его хватки и с глухим стуком ударился о дощатый пол. От этого звука Джо наконец вытошнился. А потом по синусоиде заковылял влево, к выключателю, стараясь уворачиваться от коек и лежащих на них людей. При вспышке света никто не запротестовал и не перевернулся на другой бок.

Хок был мертв. Митчелл был мертв. Гедман был мертв. Лишь настолько глубоко Джо успел зайти в своем расследовании, прежде чем внезапное отчаянное понимание погнало его к лестнице, что вела к люку в крыше Хилтона и на антарктический лед. Без теплой куртки, с непокрытой головой, в одних носках, Джо заковылял по неровной шкуре снега. Мороз вцепился ему в грудь как проволочный капкан. Обрушился на него как средних размеров сейф. Мороз энергично хлестал Джо по незащищенным ногам и лизал шершавым языком его коленные чашечки. Джо хватал огромные вдохи этой чистой и свирепой холодрыги, каждой клеточкой своего отравленного тела ее благодаря. Он слышал, как его выдохи шуршат подобно тафте, быстро замерзая в ледяном воздухе. Кровь его наполнилась кислородом, оживляя глазные нервы, и темное, тусклое небо над головой у Джо словно бы вдруг загустело от звезд. Джо достиг момента телесного равновесия, в течение которого восторг жить, дышать и стоять под ветром идеально уравновешивался жуткими страданиями от этого самого ветра. А затем, в одном-единственном травматичном приступе, дрожь взяла верх, и Джо дико закричал, после чего рухнул коленями на лед.

Как раз перед тем, как он упал ничком, Джо посетило странное видение. Он узрел своего старого учителя Бернарда Корнблюма. Учитель шел к нему из синей тьмы, борода его была завязана в волосяную сеточку, а в руках он нес ярко светящуюся походную жаровню, которую они с Томасом как-то позаимствовали у одного приятеля-альпиниста. Корнблюм опустился на колени, перевернул Джо на спину и внимательно на него уставился. Лицо его выражало сразу и неодобрение, и легкое веселье.

— Вот тебе твой эскапизм, — со своей обычной укоризной произнес Корнблюм.

Джо очнулся в ангаре от запаха горящей манильской сигары и обнаружил, что глазеет на пятнистое крыло «кондора».