У стен возбужденно зашептались — император так же легко награждал, как и лишал своей благосклонности. Но Итхир-Кас знал, что неистовый Ренх-сат не испугается, а лишь злее станет. Знал и то, что генерал искренне восхищается им, что, впрочем, не помешает ему при возможности перерезать правителю горло и захватить престол. Часто Итхир-Кас жалел, что Ренх-сат не родился его сыном, ибо оба сына оказались слизняками, неспособными даже разумный заговор против отца сотворить и именно из-за этого казненными. А этот был силен и достоин продолжить императорский род.

Итхир-Кас поднялся, и шепотки замолкли.

— Возьми себе любой сундук из тех, что принесли мне, — велел император тха-нору Арвехши. — Я доволен тобой.

— Благодарю, мой император, — проговорил тха-нор, склоняясь еще ниже.

— Сильно ли ты устал?

— Совсем нет, если тебе нужна моя служба, — твердо ответил Арвехши.

— Тогда полетишь со мной, — приказал Итхир-Кас. — Тебе отдам я сеть, и сразу отправишься из Лакшии ко вратам в Инляндию. А я проведу молебен в честь божественных господ наших и вернусь сюда, в Орвису.

Арвехши так и остался стоять, склонившись, и император прошел мимо него и вновь зашептавшихся подданных. Он знал, о чем они шепчутся на этот раз. О том, что их повелитель, несмотря на возраст, все еще достаточно силен, чтобы не спать три дня, проведя две ночи в полетах и отстояв длительное служение. И что нужно приглядеться к Арвехши — не пора ли начать кланяться этому молодому тха-нору, обласканному вниманием старика, гораздо ниже, чем обычно.

* * *

В Лакшию два раньяра прилетели в середине следующего дня. Итхир-Кас на золоченую площадь перед своим дворцом ступил твердо, а Арвехши, не обладающий выносливостью прямого потомка первого императора, мешком свалился на землю, да там и заснул, не в состоянии встать.

Повелителю навстречу бежала охрана дворца, советники, наместник — все они, не добежав десятка шагов, падали на колени и кричали:

— Слава императору!

— Слава богам, подарившим счастье лицезреть тебя, великий!

Выбежала из дворца и Анлин-Кас, единственная дочь его старшего сына, держа в руках чашу с простой водой: она знала, что из ее рук он примет воду, не проверяя на яды, но все равно отпила перед тем, как подать ему. У императора было много детей и внуков от наложниц и рабынь, но только Анлин-Кас унаследовала его стать, резкие черты лица и разноцветные глаза.

Он любил ее, хотя и держал в страхе, поэтому, допив воду и откинув чашу, с удовольствием похлопал по голове, когда она склонилась, целуя его ладонь. Волосы ее были заплетены в сотню косичек, украшены золотыми монетами и драгоценными камнями, но внучка императора не была изнежена. Он воспитал ее так, чтобы у нее не дрогнула рука, если понадобится убить мужа, свергнувшего деда и силой взявшего ее на брачное ложе.

Жестом приказав всем, кроме охраны, удалиться и еще раз одобрительно похлопав внучку по щекам, Итхир-Кас направился к храму. Охранники зашагали за ним.

Старая жрица спала в своей каморке под храмом, густо воняющей свернувшейся кровью. Молчаливые рабы, чьи рты были закрыты намордниками, обмахивали ее опахалами. На руках и ногах прислужников виднелись поджившие порезы — старуха любила полакомиться горячей кровью, а ритуалы провидения проводились слишком редко.

По знаку тха-нор-арха один из охранников ткнул ее рукоятью меча, и она подскочила с руганью, щуря слезящиеся глаза. Но, увидев, кто перед ней, тут же запричитала, падая на колени.

— Прости, величайший, уж такой сладкий сон мне снился, будто победил ты всех врагов и в двух мирах воцарился!

— Оставь лесть, старуха, — поморщился император. — Готовь зал жертвоприношений, прикажи гнать сюда рабов и поить их дурманящим напитком. Есть у меня один вопрос, на который можешь ответить только ты, поэтому придется тебе сейчас посмотреть в будущее.

— Пощади! — завыла старуха. Взгляд ее стал затравленным, и она поползла на коленях к правителю, тряся седыми лохмами. — Знаешь же ты, что истощает меня видение через кровь! После прошлого еще не ожила я, сплю, ем да кровь пью все время. Не выдержу я сейчас жертвоприношения!

— Стольких убила, а сама смерти боишься? — усмехнулся Итхир-Кас.

Жрица подняла голову и пронзительно посмотрела на него выцветшими глазами.

— А ты, — прошипела она, — ты не боишься, Итхир-Кас? Ты помнишь меня юной девой, еще не ведающей вкуса крови, а я тебя — юношей, не ведающим смерти. Помнишь, какой я была? Помнишь, помнишь наши ночи, — она захихикала, закашляла, глядя на него умоляюще и безнадежно. — Но сейчас и я, и ты на пороге. Не боишься?

— Нет, — ответил император жестко. — Иди, Индерин. И поспеши, иначе смерть во время обряда тебе станет желанной.

* * *

Из храма, не дожидаясь ночи, прогнали посетителей, выставили у ворот охрану. Вновь в подземном капище зазвучали барабаны, скрадывая хрипы умирающих, воскурили жаровни с травами, помогающими провидению, и потекла кровь по канавкам меж каменных лепестков пола, похожего на цветок, и закружилась вокруг его сердцевины, уходя вглубь холма, туда, где подпитывались болью и агонией боги, с одобрением взирая на действия Итхир-Каса.

Император ждал.

— Как мне помочь богам перейти в новый мир? — такими были его вопросы. — Как принести им пользу, которую никто другой не сможет принести?

Услышав их, жрица Индерин, старуха Индерин, которую он помнил юной испуганной девкой из дальней провинции, рыдавшей над первым рабом, которого ее заставили убить, усмехнулась ему в лицо, ощерив беззубую пасть, и пошла к своему пьедесталу, наступая в потоки крови и переступая через тела.

И сейчас она, обнаженная, высохшая, сидящая посреди кровавого водоворота, раскачивалась, входя в транс и нанося себе раны, и воздух стонал от ее причитаний и визга, от бульканья и стонов, от боя барабанов.

— Сейчас, — выла она, черпая чашей дымящуюся кровь, глотая ее, и глаза ее закатывались до белков, — сейчас, сейчас… нет, мало, мало, мало, деточки мои, режьте скорее, режьте, режьте! Не хватает силы мне, больше нужно жизней, больше! Ха! Не жалейте мне крови, слаба я, вижу ниточку, а дернуть не могу! Быстрее, — заклинала она, начиная хрипеть: по телу ее вверх медленно ползла черная сетка вен, и из носа начала течь кровь, — ох, быстрее, дайте мне силы, дайте!

Красная река медленно крутилась вокруг нее, и жрица, окровавленная, трясущаяся, как в припадке, уже сама булькала, бессвязно выкрикивая что-то и раскачиваясь вперед-назад так, что еще немного — и должна была вмазаться в камень затылком или лицом. И вдруг замерла, откинувшись назад — руки в сетке черных вен мелко дрожали, изо рта